Олимпийский диск

Говорят, человеку суждено однажды пройти по своей могиле, коснувшись ступнею места собственной смерти, и эта минута никогда не проходит незамеченной, давая о себе знать внезапным, необъяснимым страхом, который проявился бы совершенно отчетливо, если бы душа в этот момент была свободна от суетных мыслей и впечатлений, сделалась бы умиротворенной и открытой, как необъятное для глаза пространство. Точно так же наши жизненные пути пересекаются с путями грядущего, иногда мы оборачиваемся, как бы на звук шагов, которые слышим за собой. Возможно, время от начала бытия вплоть до конца мироздания простирается гладкой степью, где каждый следует своей колеей, а если на миг свернет с нее, тотчас вторгнется или в то, что мы называем прошлым, или в то, что еще должно наступить.

От пританея Иккос шел по земле будущего. Вся эта территория, дикая и заросшая, как пуща, должна была когда-то превратиться в гимнасий, с портиками, с большой спортивной ареной, такой, как стадион, с особыми площадками для кулачных бойцов и атлетов, со всем необходимым для того, чтобы люди, отобранные для состязаний, без устали продолжали тренировки. Все, чего Иккосу так недоставало, здесь должно было воплотиться и преумножиться. Ни одна частица сознания не дала ему знать об этом, только один-единственный раз, коснувшись ствола платана, он почувствовал, будто рука его скользнула по каменному столбу.

"Я утомился, - подумал он, - Утомился или вышел из равновесия. В самую ответственную минуту жизни мне недостает спокойствия и выдержки. Сегодня я уже совершил безрассудный поступок, а теперь готов поддаться обманчивым чувствам. Несколько дней я не имею представления о том, в каком состоянии мои мускулы".

Это неведение было для него самым тягостным. Тело его вдруг утратило ежедневную сосредоточенность, он пребывал в полной растерянности, как моряк, не способный обозначить курс своего корабля. Сила, ловкость, искусство Иккоса слагались из подсчетов, каждый день тренировки он завершал балансом, после которого всегда что-то оставалось на следующий день - для устранения или совершенствования. Теперь же он располагал только результатами последних дней, проведенных в Элиде, да сегодняшним прыжком, хотя прыжок был и неплох, но это всего лишь эпизод и поэтому серьезной гарантией служить не мог. Предоставленный почти целиком воле случая, Иккос утратил смелость.

Он брел, натыкаясь на выступавшие из земли корни, огибая кусты, преграждавшие путь, в душе он ощущал горечь. Время, в котором он жил, расползалось по швам где-то над ним, и невозможно было его заменить новым, скроенным по собственной мерке.

А в восточной части Альтиса Сотион вышагивал точно по колеям своего времени, не подозревая, как мало это пространство, весь во власти мыслей, эмоций, стремлений эпохи, в которой он чувствовал себя так прочно и которая была для него органична, как его тело соответствовало гармонии его души.

Сотион вдруг спохватился, что он наг, и поспешил к баракам. Но шум конных состязаний заставил его повернуть назад. Сотион не был бы тарентинцем, останься он глух к конскому топоту.

Он взбежал на могилу Гипподамии, откуда открывалась панорама ипподрома.

Гонки колесниц уже начались. Участвовало в них тридцать колесниц, десять дюжин лошадей шли в упряжках. Три круга сделали без каких-либо происшествий, и зрелище как будто обещало ограничиться этой игрой цветов, блеска, лязга. Но это был всего лишь пролог событий, никогда не завершавшихся без кровавого зарева. Предстояло еще двадцать поворотов, так как общая длина заезда составляла семьдесят два стадия. Лошади все больше распалялись. Возничие, наклонясь над бортом колесницы, доходившим им до бедер, отбросили кнуты. По судорожно напряженным лицам я окаменевшим мускулам угадывалось усилие, с каким они борются со своеволием животных.

Во время пятого круга оторвалась правая пристяжная Карнеада из Кирены. Возничий, не сумев задержать лошадей, доехал до места старта, где и остался.

- Перекусил узду, - заметил Сотион.

Итак, Тараксипп начал свою забаву. Люди, хорошо знавшие его привычки, предрекали страшные вещи. Оторвавшаяся пристяжная пристала к какой-то четверке, потом в одиночку скакала по ипподрому, то шарахаясь от несущихся квадриг, то вновь устремляясь за ними, пока у самого старта ее не поймали арканом.

Колесницы неслись с бешеной скоростью в густых облаках пыли. На перепаханной ездовой части под слоем песка обнажилась красная земля, конские копыта раздирали ее, засыпая комьями первые ряды зрителей. Ипподром сжался, превратившись в единый вихревой эллипс, лишенные воли души людей оказались в замкнутом круге движения. Мир, раскаленный зноем, был близок к точке кипения, небесный свод содрогался, как крышка кипящего котла.

Неожиданно вибрирующий свод лопнул.