Олимп

Быстроногий мужеубийца нежно кладёт голову и плечи Пентесилеи себе на колено, заливаясь слезами при виде того, что сам сотворил. Раны в пронзённой груди уже не кровоточат. Пятью минутами раньше Ахилл торжествовал победу, восклицая над убитой царицей:

– Неразумная девчонка! Не знаю, что наобещал тебе старый Приам за победу, но только вот она, твоя награда! Дикие звери и птицы растерзают белую плоть!

И он рыдает ещё сильнее, скорбя о собственных словах, не в силах отвести тоскующего взора от чистого лба и всё ещё розовых губ. Нарастающий ветер колышет золотые локоны амазонки; мужчина жадно смотрит, не дрогнут ли её ресницы, не распахнутся ли сомкнувшиеся веки. Горькие слезы героя мешаются с пылью на девичьих щеках; ахеец отирает грязь краем своей одежды. Ресницы лежат, не дрогнув. Глаза не открываются. Брошенное в ярости копьё пробило насквозь не только прекрасную всадницу, но и коня.

– А ведь ты должен был взять её в жёны, сын Пелея, но не убить.

Ахиллес поднимает затуманенный слезами взор; неподалёку, против солнца, вырисовывается знакомая фигура.

– О богиня Афина… – Мужеубийца всхлипывает, подавившись невольными словами.

Средь сонма олимпийцев нет у него злее врага, чем Паллада. Ведь это она заявилась к нему в стан восемь месяцев назад, убила дражайшего сердцу Патрокла, это её быстроногий мечтал прикончить в то время, пока воевал с остальными богами, нанося им несметные раны… А теперь в душе не осталось ни капли ненависти, одна лишь неизбывная печаль из-за смерти возлюбленной.

– Глазам своим не верю, – произносит бессмертная, возвышаясь над ним. На длинном золотом копье и латах сияет низкое предвечернее солнце. – Пролетело двадцать минут с тех пор, как ты желал – да нет же, рвался, – скормить это юное тело зверям и птицам. И вот – оплакиваешь.

– Я ещё не любил её, когда убивал, – с трудом признаётся грек, нежно стирая с лица Пентесилеи грязные полосы.

– Да ты вообще никогда не любил, – молвит богиня. – По крайней мере женщин.

– Но я делил своё ложе со многими, – возражает Ахилл, по-прежнему не в силах оторваться от милых черт. – Ради страсти к прекрасноланитной Брисеиде я даже повздорил с Агамемноном.

Афина смеётся.

– Она же была наложницей, о сын Пелея! Как и прочие женщины, с которыми ты переспал, не исключая и той, что родила тебе Пирра, или Неоптолема, как однажды назовут его аргивяне. Все они были рабынями, рабынями твоего мужского эго. До нынешнего дня ты не знал настоящей любви, быстроногий.

Ахиллесу хочется встать и сразиться с бессмертной, которая стала ему заклятой противницей, когда убила дорогого душе Менетида, из-за которой он и повёл ахейцев на битву с богами, – но чувствует, что не в силах выпустить из объятий мёртвую амазонку. И пусть её отточенное копьё пролетело мимо цели: в сердце героя зияет неисцелимая рана. Ещё ни разу, даже после гибели Патрокла, Пелид не терзался такой беспросветной тоской.

– Почему… сейчас-то? – сетует он, сотрясаясь от рыданий. – И почему… она?

– Всему виною проклятие, наложенное на тебя повелительницей похоти Афродитой, – говорит богиня и не торопясь обходит мужеубийцу, поверженного коня и царицу, так чтобы кратковечный мог взирать на неё, не оборачиваясь нарочно. – Это она со своим распутным братцем Аресом вечно противилась твоим желаниям, отнимала друзей, отравляла каждую радость. Это она прикончила Патрокла восемь месяцев назад и унесла бездыханное тело.

– Но… Я же был там… Я видел…

– Ты видел богиню любви в моём обличье, – перебивает Паллада. – Думаешь, мы не умеем перевоплощаться в кого захотим? Хочешь, я сейчас же приму вид Пентесилеи, и ты утолишь свою похоть не с мёртвой, а с очень даже живой красавицей?

Ахиллес в изумлении разевает рот.

– Афродита… – произносит он минуту спустя, словно выплёвывает ругательство. – Убью суку. Афина тонко улыбается.

– Давно пора было совершить сей в высшей степени достойный поступок, о быстроногий Пелид. Позволь я дам тебе кое-что.

В её ладони возникает маленький, украшенный драгоценными камнями клинок.

Бережно переложив любимую на правую руку, ахеец принимает подарок левой.

– Ну и что это?

– Кинжал.

– Сам вижу, что кинжал! – рычит Ахиллес, невзирая на бессмертный ранг собеседницы, третьерожденной среди богов, дщери верховного Зевса. – Клянусь Аидом, разве недостаточно мне собственного меча и большого ножа для разделки мяса? Забери свою игрушку обратно.

– Но этот клинок особый, – говорит Афина. – Им ты сможешь убить даже бога.

– Я и с обычным оружием резал их дюжинами.

– Резал, верно, – кивает Паллада. – Но только не лишал жизни. Моё лезвие способно причинить олимпийской плоти столько же вреда, сколько твой жалкий меч – какому-нибудь кратковечному.

Герой поднимается, с лёгкостью переместив тело царицы на плечо. Теперь клинок сверкает у него в правой руке.

– С какой, интересно, радости ты даёшь мне сей щедрый подарок? Долгие месяцы наши стороны воевали друг с другом, и вдруг ты предлагаешь себя в союзницы?

– На то есть свои причины, сын Пелея. Где Хокенберри?

– Хокенберри?