Олимп

Никто не возражал, хотя Манмуту пришлось поспешить, описывая другу сочные краски Старого Города: багровые отблески предзакатного солнца на старинных домах, золотые блики мечети, бурые, точно глина, улицы, густо-сизые тени аллей, тут и там – пронзительную зелень олив и повсюду – мерзкую болотную слизь амфибий.

Шлюпка разогналась до трех Махов и взяла курс на северо-восток, по направлению к древней столице Димашку в бывшей Сирии или же провинции Хана Хо Тепа Ньяинквентанглха-Шан-Вест; Сума Четвертый аккуратно соблюдал дистанцию между судном и силовым куполом над высохшим Средиземноморьем. Когда, миновав территорию бывшей Сирии, шлюпка резко свернула на запад, к Анатолийскому полуострову и развалинам в Турции, сделалась полностью невидимой и беззвучно летела на высоте тридцати четырех тысяч метров, Манмут внезапно сказал:

– А можно замедлить ход и покружить над Эгейским побережьем южнее Геллеспонта?

– Можно, – ответил Сума Четвертый по каналу общей связи. – Правда, мы и так запаздываем, пора бы уже осматривать купол из голубого льда во Франции. Что там, на побережье, такого, ради чего стоило бы делать крюк и тратить время?

– Руины Трои, – произнес маленький европеец. – Илион.

Шлюпка пошла на снижение, теряя скорость, и наконец перешла на совсем малый ход – каких-то триста километров в секунду. Бурое и зеленое дно пустынного Средиземноморья стремительно приближалось, на севере мерцали воды Геллеспонта. Сума Четвертый втянул короткие треугольные крылья челнока и развернул стометровые, прозрачные, как паутинка, с медленно вращающимися пропеллерами.

И Манмут негромко запел по общей линии:

А говорят, Ахилл восстал во мраке…
И царь Приам с полсотней сыновей
Проснулись от ружейной канонады
И вновь готовы лечь костьми за Трою.

– Кто автор? – спросил Орфу. – Что-то я такого не помню.

– Руперт Брук, – пояснил капитан «Смуглой леди» по личному лучу. – Британский поэт эпохи Первой мировой войны. Эти строки он написал на пути в Галлиполи… Куда так и не доехал. Скончался от болезни по дороге.

– Знаешь что? – пророкотал генерал Бех бин Адее по общей линии. – Я не в восторге от твоей радиодисциплины, маленький европеец, но стихи – просто отпад.

А между тем на полярной орбите дверь переходного шлюза плавно скользнула вверх, и Одиссей вступил в орбитальный город. Глазам и ушам человека предстали щедро залитые светом деревья, увитые виноградом, разноголосье пестрых тропических птиц, журчание и блеск ручьев, шум водопада, низвергающегося с высокого каменного утеса, поросшего лишайником, древние развалины и крохотные джунгли. При виде гостя благородный олень перестал жевать траву, поднял голову, посмотрел на человека, прикрывшегося щитом и поднявшего острый меч, и преспокойно тронулся прочь.

– Сенсоры засекли гуманоидное существо, – сообщил Чо Ли для летящих на космошлюпке. – Его не видно за листвой, но оно приближается.

Сперва сын Лаэрта услышал шаги босых ног по гладким камням и слежавшейся почве. Увидев, кто перед ним, герой опустил свой щит и сунул клинок в петлю на широком кожаном поясе.

Это была женщина, недосягаемо прекрасная женщина. Даже моравеки, под чьими пластиково-стальными панцирями рядом с органическими сердцами бились гидравлические, а живые гланды и мозг соседствовали с пластмассовыми насосами и сервосистемами-наноцитами, так вот даже они затаили дыхание, увидев столь невероятную красоту на голограммах на расстоянии тысячи километров.

По нагим загорелым плечам струились длинные темные локоны, кое-где отливавшие золотом. Легчайшее платье из искрящегося тонкого шелка красноречиво облегало тяжелую, полную грудь и широкие бедра. На стройных лодыжках звенели золотые цепочки, запястья сверкали целой россыпью браслетов, атласные плечи были украшены затейливыми застежками из серебра и золота.

Женщина подошла ближе, на расстояние протянутой руки. Пораженный Одиссей, а заодно с ним и моравеки в космосе и над руинами Трои, в изумлении любовались чувственно изогнутыми дугами бровей над зелеными глазами, в которых таилась тайна, и долгими-долгими черными ресницами; то, что издали выглядело макияжем, искусно наведенным вокруг изумительных очей, оказалось игрой теней и света на умытой коже. Чистыми были и полные, мягкие, очень красные губы.

Мелодичный голос красавицы прозвучал словно шелест морского бриза в раскидистых пальмовых листьях или как нежный перезвон колокольчиков на ветру.

– Добро пожаловать, Одиссей, – промолвила она. – Столько лет я ждала тебя. Меня зовут Сикоракса.

68

На второй вечер прогулки по дну Атлантической Бреши в компании Мойры Харман поймал себя на сложных раздумьях.