Олигархический транзит

У борта бился на волнах катер. Свету попытались оторвать от Акимова, но она — скорее всего, уже бессознательно — крепко вцепилась ему в плечо, и спускаться по скачущему трапу пришлось вместе: впереди шёл, подстраховывая Свету, матрос из охраны, а сбоку, как приклеенный к ней, старпом со скованными руками. Затем под конвоем спустили и провели на корму «рыболовов». Последними сошли Ухалин с хмурой, обклеенной пластырем физиономией и Пухло, спустили их вещи — и катер отчалил.

***

Примерно через два года после этих событий в одной из припортовых забегаловок Гамбурга, где можно выпить пива и закусить толстой сосиской с капустой, случайно встретились два моряка. Они бы и не заметили друг друга, если бы не характерный голос одного из них — пускай осипший, потускневший, да модуляции очень уж памятные.

— Александр Васильевич, ты ли? — спросил человек с неважно выбритым, землистого цвета лицом, обернувшись от столика к тому, кто своим запоминающимся голосом как раз заказывал у стойки пиво. — Ну как же ты постарел!

— Борис Исаакович! Да уж. Вы тоже моложе не стали…

Сикорский подсел к Лайнеру. Обменялись обычными моряцкими новостями — кто из них на каком теплоходе теперь ходит и по какому случаю тут оказался. Сразу вспомнили, конечно, недавнее прошлое.

— Что-то пресса про наше дело помалкивает. Совестно им стало, что ли, — заметил Сикорский.

— Я ведь выступал на суде свидетелем, — признался Лайнер. — Никто факта вымогательства так и не доказал. Болтовни было много, и всё вразнобой. Я уж нашим финнам говорил: ребята, ну договоритесь вы хоть между собой, когда именно вам звонили с парохода и какой выкуп за ваше судно требовали! А разбойники, ну, пираты которые, подали встречный иск: сказали, что их держали в тесных душевых кабинах и кормили одной кашей, и у них от этого геморрой разыгрался. В общем, замяли дело: кому предварительную отсидку засчитали, кого просто отправили восвояси. Они же почти все иностранцы! И чего им было надо…

— Как — чего? Показать всему свету, что Россия продаёт ракеты в обход эмбарго. Боб и компания — чьи-то наёмники. Мы там под замком у них сидели, а политики думали, как поделикатнее из положения выйти. С заинтересованными сторонами торг вели. Оттого и весь мир молчал: каждый для себя что-то выгадывал.

— Там еще журналист один болтался, всё хотел какую-то правду выведать…

— Женя Скороходов? — сразу вспомнил цепкий на имена Сикорский.

— Кажется, да, Скороходов… Какая у государства может быть правда? Государство не Исус Христос, а он, как говорится, не Пилат, чтобы дознание вести. Послали его куда подальше.

— Посадили, что ли?

— Не знаю. Пропал.

— Вы ведь тогда на судне остались? Долго вас по морям носило?

— Месяца два, это уж точно. Если не больше. Никто принимать не хотел! Ни в один западный порт не пускали, даже Мальта отказывала. Страна флага не хотела собственное судно приютить! Что-то, мол, у вас не чисто. И это после того, как наши военные химики всё до блеска отдраили. А потом, слушай, говорят: где это вы полтыщи тонн груза сбросили? Они, значит, нашу осадку заметили, когда мы ещё с Балтики проливами выходили, а на обратном пути у них, видите ли, не сошлось. Где сбросили! Да один я за это время килограммов десять, наверное, весу потерял. И ещё судовладелец начал бунтовать, тянул со сменным экипажем. Добивался возмещения каких-то там убытков. Кто ему возместит, мы, что ли? Так мы сами без порток ходим. Только когда Россия надавила как следует на всех, когда на самом верху стали молнии метать…

— Эти-то, которые наверху, между собой всегда договорятся. У всех у них рыльце в пушку. Перевозка незаконная, а нападать в море на торговое судно, держать моряков в плену — это что, законно? Да если откроется, что за страна это подстроила, им же с нами ввек будет не рассчитаться! В таком деле огласка и ясность никому не нужны. Сговорились на чем-то между собой и довольны. А мы для них… Эх, Борис Исаакович! У меня, может, полжизни эта история отняла. Сам себе опротивел. Видишь, как поседел? А мне ведь ещё тридцати нет.

— Ну, ну, расскажи про себя-то! Когда ты со своей Александрой свет Генриховной увиделся?

— Да только в середине октября. Четырнадцатого числа, как сейчас помню, и увиделся, и услышался впервые. А до того держали всех в каком-то секретном месте взаперти, каждого отдельно. Беседовали, наставляли, отрабатывали версии. Взяли подписку о неразглашении. Как в разведку готовили. И главное, документы не выдавали, этим за глотку держали. Снова против Акимова что-то заставляли подписывать, снова про Бугаева, то так, то этак… А я его тетрадочку помню, он мне сам давал почитать. «Быть спокойным, свежим и густым, как молодая трава»… А? Не жилец он был, конечно. Но красиво. Или вот ещё: «Жизнь очень короткая. Жизнь коротка именно оттого, что она вся кажется ещё впереди, и даже в день смерти то, что уже прожито, — ничто. Жизнь коротка, а человек жаден и жалостлив, он может снести лишь внезапную смерть»…

— Ты что это, наизусть шпаришь?

— Ну, я всё-таки полиглот… А такое, знаете, не забывается. Смешной был парень.