Оля

С Элеонорой Константиновной мы виделись, как правило, лишь дважды в день: утром, когда она приходила поздороваться с мужем, и вечером перед сном.

Время от времени я заставала ее в гостиной с неизменным журналом в руках. Порой она просто сидела на диване и смотрела в никуда.

При этом выглядела Элеонора Константиновна всегда исключительно. Мне, грешным делом, иногда казалось, что она готова отправиться куда-то и только ждет какого-то сигнала или знака.

Бывало, мы обменивались с ней несколькими фразами о самочувствии Виктора Петровича. Иногда я просила ее купить заканчивающееся лекарство. В остальное время она меня почти не замечала.

Однажды, проходя мимо нее, сидящей на диване с отсутствующим видом, я почувствовала слабый запах алкоголя.

Это было так неожиданно, так не вязалось с ее безупречным обликом, что я в растерянности затормозила и повернулась к ней.

– Элеонора Константиновна, Вы себя хорошо чувствуете? – спросила я осторожно.

Она сидела как сфинкс и даже не пошевелилась. Лишь повела глазами в мою сторону.

Потом ее глаза вернулись в прежнее положение. Она молчала. Я ждала.

Не дождавшись ответа, я пожала плечами и пошла на кухню.

…

Из детей Виктора Петровича первой я увидела Светлану.

Она приезжала каждую субботу: когда с мужем, когда без мужа, но всегда с детьми – двумя дочерьми.

Она приводила свое семейство в кабинет, рассаживала по местам и начинала подробно рассказывать обо всех событиях, произошедших с ними за последнюю неделю. Говорила она долго, нудно, не упуская ни одной самой незначительной подробности.

Виктор Петрович терпеливо слушал ее, но было видно, что по большому счету ему неинтересно. Светлана не могла не чувствовать этого и старалась еще больше.

Я ощущала неловкость, присутствуя при их встречах, и первое время оставляла их одних. А потом перестала уходить из кабинета. Во-первых, мне хотелось понять суть их взаимоотношений. А во-вторых, Светлана не обращала на меня никакого внимания. Я была мебель, деталь обстановки.

А мне было жаль их обоих. Виктора Петровича за то, что он, лишив много лет назад свою дочь отцовской любви, теперь испытывал чувство вины за это. Но, будучи не в силах изменить что-либо, он лишь откупался от нее.

Светлана же, словно не замечая этого, упорно старалась заинтересовать отца собой, своей семьей и детьми.

Старшая из дочерей, Катя, была полноватым застенчивым подростком лет тринадцати. Это был тот возраст, когда еще не ясно, вырастет ли из гадкого утенка прекрасный лебедь. Пока преобладал утенок. Катя это чувствовала и очень себя стеснялась. Вообще, она стеснялась всех, а деда, по-моему, просто боялась.

Младшая, Маша, была капризной и вредной девчонкой примерно восьми лет – на мой взгляд, копия деда. Он неприязненно следил за ней глазами, когда она бесцеремонно шарила по книжным полкам в поисках чего-нибудь интересного.

Муж Светланы, Игорь, рыхлый равнодушный субъект, обычно обменивался с тестем несколькими незначащими фразами и спускался в гостиную, где смотрел телевизор, отвлекаясь только на ужин.

Как правило, их семейство не оставалось ночевать и уезжало в тот же вечер. Воцарялась долгожданная тишина, и Виктор Петрович облегчено вздыхал.

…

С Кириллом я познакомилась в двадцатых числах ноября, когда у него, по всей видимости, закончились деньги, и он перебрался на постой в Хвойный.

Он приезжал каждый вечер и уезжал каждое утро.

Фима откармливала его впрок и баловала вкусненьким. За глаза она ругала его за непутевость, бессердечность и за то, что он был в контрах с отцом. Но, вообще-то, она в нем души не чаяла – Кирилл вырос на ее глазах.

Как-то вечером, ближе к ночи, я лежала на диване и смотрела на луну за окном.

Виктор Петрович уже с час как уснул, а мне почему-то не спалось. В животе начинало урчать, и я решила сходить на кухню чем-нибудь подкрепиться.

В доме было темно и тихо.

Элеонора Константиновна, пожелав мужу спокойной ночи, ушла к себе.

Фима и Римма Сергеевна разъехались по своим домам. Точнее, это Римма Сергеевна уехала в город, а Фима ушла в соседнюю деревню в двух километрах от Хвойного. Есть ли семья у Риммы Сергеевны – я не знала. Зато знала, что Фима содержит мужа-алкоголика и престарелую мать.

Я осторожно спустилась по лестнице, крепко держась за перила – еще не хватало свалиться в темноте и переломать кости.

В кухне слышалась какая-то возня. Я пошла на свет и звуки и увидела любопытную картину.

Из-за открытой двери холодильника торчал чей-то зад в вытертых джинсах. Слышалось бряканье и лязганье переставляемых банок, кастрюлек, бутылок. Кто-то внимательно изучал содержимое холодильника.

Наконец, этот кто-то определился и начал доставать продукты. Потом он выпрямился, ногой закрыл дверь и повернулся, чтобы поставить свою добычу на стол.

Вероятно, в белом халате я была похожа на привидение, потому что он так испугался, что чуть не уронил бутылку с молоком на пол.

– Фу, черт! – воскликнул он. – Зачем же так пугать людей?

Я виновато посмотрела на свои бесшумные войлочные тапки.

– Вы, наверное, Оля? – спросил он, раскладывая на столе продукты.