Оля

– Будете обзываться – я Вам подменю лекарства и вместо антибиотика вколю слабительное, – пообещала я после того, как он в очередной раз назвал меня неумехой.

Виктор Петрович изумленно воззрился на меня.

– Почему слабительное? – спросил он после непродолжительного молчания.

– А чего бы Вам хотелось? – поинтересовалась я.

– Ну, не знаю… Обезболивающее. Успокоительное, в конце концов.

– Обезболивающее я Вам и так ставлю. Успокоительное на Вас не действует. А так все Ваши мысли сосредоточатся на одном, и Вы от меня отстанете.

Он заинтересованно смотрел на меня.

– Ну, наконец-то, – сказал Виктор Петрович. – А то я уж начал думать, что ошибся в вас.

С этого момента все пошло, как по маслу.

Нет, он не перестал критиковать меня по поводу и без повода. Мне стало доставаться еще больше. Я же в свою очередь беззлобно огрызалась, и в таких перепалках время текло незаметно.

Странное дело, я совсем не воспринимала его больным. В нем было столько скрытой силы, что мне иногда даже казалось, что он симулирует, упорно отказываясь вставать с кровати.

И только ночами, когда он тихо спал в своей комнате, а я лежала на диване, свернувшись калачиком, я вспоминала о его диагнозе, и мое сердце сжималось.

…

Постепенно у нас с ним выработался свой режим дня.

Вставала я рано, около шести, когда Виктор Петрович еще спал. Шла в ванную и заталкивала халат в стиральную машину. Пока принимала душ, халат стирался. Мне оставалось лишь пройтись по нему утюгом и оставить его досыхать. Затем надевала чистый халат, в котором потом ходила весь день и спала ночь, и возвращалась на второй этаж.

Обычно Виктор Петрович просыпался сам, примерно в восемь. Первое время я помогала ему встать с постели и дойти до ванной комнаты. Он умывался, а затем я обрабатывала ему швы и делала уколы. Потом он одевался, и мы завтракали.

Поначалу Виктор Петрович капризничал и отказывался вставать с кровати. Поэтому Фима приносила ему завтрак в постель.

К концу первой недели я с боем заставила его выбраться из кровати. Он отчаянно сопротивлялся, но, в конце концов, подчинился, испугавшись отека легких, расписанного мной в ярких красках.

Несколько дней он ел за письменным столом в кабинете. В конце концов, я уговорила его побольше двигаться, и мы стали спускаться в столовую.

После завтрака он читал. Я ни разу не видела у него в руках роман или детектив. Виктор Петрович читал исключительно научную литературу. Он сидел в кресле за своим гигантским письменным столом, а я в это время делала уборку в его комнате.

Римма Сергеевна была категорически против этого, но я с ней даже не спорила. Я просто понаблюдала пару дней за ее действиями, а потом отобрала у нее тряпку, чем, похоже, оскорбила ее до глубины души. И вообще, мне показалось, что она жутко ревнует Виктора Петровича ко мне.

Закончив убирать, я вытаскивала его из-за стола, укладывала в постель и ставила ему капельницу.

Затем мы обедали. После обеда он снова ложился, включал телевизор и под его бормотание засыпал на часок. Это было единственное время дня, когда я могла чуть-чуть расслабиться.

Я звонила Лизе или Паше и узнавала последние новости.

– Представляешь, – сказала как-то Лиза, – тут один мужик ходит в клуб исключительно ради меня. Приходит только в те дни, когда я выступаю, и уходит сразу после моего танца. Симпатичный такой. Как ты думаешь, кто это?

– Или маньяк, или твой будущий муж, – ответила я.

– Лучше второе, – засмеялась Лиза.

Это точно.

Сурков долго и подробно рассказывал мне про дела в отделении и жаловался на новую медсестру. Ее перевели вовсе даже не из урологии, как думал Сурков. Нет, нам подсунули какую-то полоротую из гинекологии. Саныч рвал на себе последние волосы.

Мне оставалось только сочувствовать. Я все еще отождествляла себя с третьей хирургией, но уже слегка отстраненно. Мое настоящее место было здесь, в Хвойном.

Перед ужином, если погода позволяла, мы с Виктором Петровичем выходили на улицу подышать свежим воздухом. Делали кружок вокруг дома. Иногда спускались к озеру и смотрели, как катаются на коньках ребятня и взрослые.

А после ужина наступало мое любимое время. Виктор Петрович снова садился в свое кресло за письменный стол, а я пристраивалась рядом в качалке. И мы читали: он – какой-нибудь академический труд, а я – учебник по химии. Я все еще не потеряла надежду поступить когда-нибудь в мединститут.

Иногда он откладывал книгу в сторону, и мы разговаривали. Говорил, в основном, Виктор Петрович, а я лишь слушала. Он рассказывал о себе, о своей молодости, о своих мечтах – сбывшихся и не сбывшихся.

Потом мы готовились ко сну.

Элеонора Константиновна заходила к мужу пожелать спокойной ночи.

Я ставила ему укол и включала телевизор – Виктор Петрович не любил засыпать в тишине. Ему нужен был негромкий фон.

Под какую-нибудь нейтральную передачу он потихоньку засыпал, а я доставала подушку с одеялом и готовила себе место на диване в кабинете. Дверь между нами оставалась открытой. Я лежала в темноте и прислушивалась к его неровному дыханию.

Так дни шли за днями, и мне уже казалось – или хотелось? – что так будет всегда.

…