Олег Табаков

Придя на спектакль, нужно было сразу усвоить, что Моцарт в «Амадее» не есть подлинный реально существующий гений, он увиден Сальери глазами человека недобропорядочного. Отношения Моцарта и Сальери — вечный спор о ремесле и творчестве, когда ремесло создает мастера, а творчество приносит радость жизни. Моцарт живет и творит, Сальери творит без жизни, а посему, несмотря на его мучения и страдания, сострадаем мы не Сальери, а Моцарту. Мощь Амадея в его беззащитности перед злом, в пренебрежении карьерой. Нет у него ни богатства, ни прочного положения в обществе, есть только бушующий дух жизнерадостного созидания, искрометная сила искусства. Кажется, все ему достается шутя, весело, играючи. И не дано увидеть Сальери, что за этим стоит огромная боль, воля, напряжение всех душевных сил. «Гуляку праздного» превращают в автора «Реквиема» совсем не веселье и праздник. Да, есть легкость деяний, недоступных другим, но как жить творцу, если жить не на что? Сальери сердится на Моцарта: «Ты, Моцарт, Бог — и сам того не знаешь», — то есть как воробей начирикал и сам не понимаешь того, что сделал. Замечание звучит раздраженно и добродушно нагло.

Пьеса Питера Шеффера в отличие от пушкинской — не о зависти, убивающей гения, а о своеобразном понимании справедливости. Пьеса про то, что музыка пропадет, если каждый человек — не стараясь, не учась, не платя собою, — будет писать гениальную музыку. Тогда все это теряет смысл. На память пришло интервью известного писателя, который рассердился, что кто-то осмелился гениально писать о лагерной жизни, не испытав тамошние нравы. Вот так — взял и запросто все придумал, прочитав других писателей. Отрицать факт появления такого произведения нельзя, а смириться с его появлением было невозможно. Цена не устраивает. Как не устраивала эта цена известного драматурга, обвинявшего Александра Галича в присваивании себе чужих биографий. Не должен поэт писать песни от имени других людей, например зэков, потому что сам никогда не сидел. Себестоимость должна быть другой. И Сальери тоже не устраивает цена, которую Моцарт платит за свои творения. Навести порядок в искусстве справедливым распределением благ — занятие из разряда захватывающих, чтобы не сказать всепоглощающих. Театральный мир в реальной жизни знает по именам таких «перераспределителей благ».

Сальери также пытается уравнять себя с гением на абсолютно законных основаниях, сеющих некое равенство и братство среди людей, серьезно занимающихся служением великой музыке. Кто-то из критиков заметил, что роль Сальери исполнитель разворачивает до «ролищи», потому что лицедея в спектакле играет умеющий лицедействовать артист. Заметим, материал пьесы такое право актеру дает. Лицедействует герой Табакова искренне, радостно, с обилием гримас, безмолвных улыбок, кивков, поклонов, досказывающих жестов, лицедействует торжествующе и даже аппетитно, как аппетитно его герой все время поглощает вкусные сладости, как взахлеб ухаживает за женой Моцарта, выпевая стоном «Ла дженероза!». И не понять в эту минуту, что привело его в восторг, женщина или чревоугодие. Артист играл щедро, но уверенно и расчетливо управляя симпатиями зала. Это был праздник игры, в изобилии зрелищных приемов, в остроте подачи — на грани с остротой спорта или азартной игры открывалась замечательная психологическая наблюдательность, точность и мастерство актера. В один жест, одну рельефную позу, которая будто поверх рисунка была обведена пером с нажимом, он заключал цельный кусок физической жизни.