Олег Меньшиков

Потом была лестница с оградой из железных кружев. Фойе с колоннами. Зал, наверное, мест на сто пятьдесят... И все вместе сразу рождало атмосферу, в которой доверчивая и доверительная исповедь "N" - Нижинского оказывалась предельно естественна. В декорациях Павла Каплевича слышались голоса Бенуа, Бакста, Сомова... Серебряный век постепенно занимал собою пространство.

Постановка "N" была закономерна в начале 90-х, когда люди устали, изверившись в том, что принесли им годы резкого постсоветского слома. С экрана телевизора беспрестанно слышались обвинения живым и мертвым. В Думе росла оппозиция, чего-то без конца требовали от народа взлетевшие по карьерной лестнице бойкие политизированные дамы. Между тем наша жизнь становилась все мрачнее, скуднее и безнадежнее.

Оттого так хотелось вернуться, отворачиваясь от неверности, судорожности и фрагментарности нового времени, к людям, которых по-настоящему коснулась Божья десница, приблизиться к ним. Пусть обыкновенный человек не в силах вознестись к Престолу, как тот, кого Господь наделил волшебным даром. Но услышать о его странной, трагической судьбе - уже одно это давало возможность ощутить живую связь между Землей и Небом. Мне кажется, именно строки Анны Ахматовой могут донести ту радость, светлую тишину в душу, которые приходили во встрече с Нижинским:

Когда от счастья томной и усталой

Бывала я, то о такой тиши

С невыразимым трепетом мечтала,

И вот таким себе я представляла

Посмертное блуждание души38.

Прекрасной тишиной веяло от пастельных тонов декораций, сероватых, бежевых, неярко-белых... От мраморных колонн (потом окажется, что они декорированы под мрамор, на самом деле великолепно имитировавшая камень оболочка была наполнена воздухом). Поднебесный мир увлекал, вовлекал, заставляя забыть обо всем другом...

И выбегал Нижинский.

Олег нисколько не похож на Нижинского. Как ни странно, о великом танцовщике его современники вспоминают, как о "коротеньком", "большеголовом", с татарскими чертами лица. Правда, на фотографиях Нижинский чаще всего запечатлен в ролях - там он изыскан, утончен. Разве что заметен его небольшой рост, что, к слову сказать, нормально для балета. Когда вглядываешься в застывшую пластику этих снимков, осознаешь, что Меньшиков не копирует своего героя, но в уникальном даровании Нижинского есть то, что принципиально созвучно лейтмотиву спектакля: поэтика фантастических видений, прекрасные химеры, погибающие в соприкосновении с действительностью. Это была тема танцовщика в лучших его ролях. Он исповедовал силу романтической мечты, чем более всего пленял зрителей.

Не позволив себе (что очень разумно) ни разу появиться в хореографическом эпизоде, пусть секундном, Меньшиков принципиально выигрывает. Он выбегает, произносит первые фразы - он весь так открыт, так верит всем, кто его сейчас слышит, так априори благодарен им за то, что они немедленно, сейчас же разделят с ним всю его боль, муку, взлеты, его крах, что невозможно не отозваться на его зов. Ребенок, дитя, так и не успевшее убедиться в пошлости, низости, вероломстве мира, предающего с особой безнаказанностью самые доверчивые натуры. Нижинский свободен - во всем... Меньшиков никогда еще не играл подобной свободы - от всего. Свободы, какой просто не бывает и не может быть в действительности, но она приходит к безумцам. Для них стерты границы возможного и невозможного, желанного и неосуществимого ни при каких обстоятельствах. Поэтому Нижинскому легко. Поэтому он может так естественно общаться с призраками, вызванными из былого его воображением, памятью, безумной волей. И поэтому он с такой смелостью уподобляет себя Богу. Бог есть любовь. А Нижинский у Меньшикова действительно умирает, сжигает себя в любви к человечеству, как бы несовершенно оно ни было.

"Я вижу людей насквозь. С ними мне говорить не надо, чтобы понять: я вижу людей насквозь. Они возражают мне..."

В самом деле, кто-то возражает, пытается оспорить гения. Но он, слушая их, видит за словами нечто большее. Французский философ прошлого века Жюль Мишле полагал, что гений, как и Христос, должен возвышаться над обществом, что он, гений, творит историю, в общем, оказываясь вне ее. Свободная одаренность художника высшей пробы такова. Такова она и у Нижинского-Меньшикова: актер поразительно чувствует и передает эти "над" и "вне". Тем более что ощущение "вне" Меньшикову вообще близко и не раз им донесено в той или иной степени в предыдущих его ролях.