Олег Борисов

И характерная для того времени концовка статьи Зубкова: «Постановление Центрального Комитета партии „О литературно-художественной критике“ призывает бороться за высокий идейно-эстетический уровень советского искусства, за создание произведений, пронизанных духом партийности и народности. Ленинградскому академическому Большому драматическому театру имени М. Горького эта задача вполне по силам. Успех зависит от уровня требовательности к репертуару, его направлению, к творческим поискам и их результатам».

Глава девятая «Три мешка сорной пшеницы»

Лев Додин, впервые познакомившийся с игрой Борисова в спектакле БДТ «Король Генрих IV» и ярко запомнивший бой с Хотспером — Стржельчиком, получил от спектакля «холодноватое и сумбурное» общее впечатление. «Над сценой, — вспоминает режиссер, — висит корона, придавливая артистов, Борисов мечется в этой кипящей, разнородной гуще, всегда единственный, обращенный к себе; в каждой капле крови тлеет разожженный уголек».

В спектакле по повести Владимира Тендрякова «Три мешка сорной пшеницы» эти угольки, по мнению Додина, разожглись до пожара. «Пожалуй, — говорит Лев Абрамович, — Кистерев — самая цельная его, изнутри рожденная и прожитая внутренняя жизнь».

Сергей Цимбал говорил, что не взялся бы объяснить, каким именно образом Борисову удалось в исхудалом, болезненном, неулыбчивом человеке высветить огромную, покоряющую нравственную силу. Таково по природе актерское искусство. «Объяснить неудачи актера всегда бывает более или менее просто, назвать то, что сделано неверно или неинтересно, особого труда не составляет, — писал театровед. — Но вот разобраться до конца в чуде актерского успеха или в источниках и приметах актерского обаяния много трудней. Так обстоит дело с борисовским Кистеревым… Совершенно так же, как о многих других борисовских героях, о нем можно было бы сказать, что он человек с трудным характером, но удивительно, как благодаря актеру озаряется кистеревская трудность безмерной душевной чистотой и гордостью».

Начиная с первого столкновения с Божеумовым, Кистерев не сгибается ни в прямом, ни в переносном смысле (как не сгибался сам Борисов в театрах. — А. Г.). Он не делает ничего, то есть просто ни капельки (это относится к нему самому, но в неменьшей степени к воплощающему его актеру), для того, чтобы быть привлекательнее или ближе людям. Можно было бы даже сказать, что он ревниво оберегает себя, такого, как есть, от соблазнов улыбки, безобидной шутки, ничего не значащей фамильярности. Холодно точен он на собрании актива Кисловского сельсовета, бесстрашен у себя дома, задавая себе вопрос, полный убийственно жестокой честности, — «зачем мне жить?» — и объясняя Женьке Тулупову без тени надрыва: «У меня, юноша, от жизни одни лохмотья остались». Словами этими, по мнению Цимбала, «как бы создается реальный фон, на котором выступает столь же реальное кистеревское мужество и доброта, особенно привлекательная тем, что меньше всего торопится выглядеть добротой».

«Мешки» попали в один ряд со спектаклями, которые позволили говорить о том, что 1975 год стал одним из лучших сезонов в БДТ. «Прошлым летом в Чулимске», «Энергичные люди», «Три мешка сорной пшеницы», «История лошади»… Каждая из этих постановок становилась событием в театральном мире не только Ленинграда, но и всей страны, и каждую сопровождал огромный успех.

Однако все эти спектакли вызвали негативную реакцию ленинградских партийных властей. Даже несмотря на то, что к юбилейным датам Товстоногов всегда ставил «нужные» спектакли («Правду! Ничего, кроме правды!..» — в БДТ и в других театрах; «Протокол одного заседания», несколько позже — «Перечитывая заново» по произведениям о Ленине). И на то, что Товстоногов дважды — до 1975 года — избирался депутатом Верховного Совета СССР и дважды был награжден орденом Ленина.

В один «прекрасный» день Георгию Александровичу было велено явиться «на ковер» к заведовавшему в то время отделом культуры обкома КПСС Ростиславу Васильевичу Николаеву, некогда с отличием окончившему Ленинградский механический институт и с таким же отличием принявшемуся шагать по комсомольско-партийной лестнице.

Понятно, что Товстоногова вызвали в обком не по инициативе Николаева, а по требованию первого секретаря, кандидата в члены Политбюро ЦК КПСС Григория Васильевича Романова. В театре было известно, что Романов, недовольный «порочной» (по его выражению) репертуарной политикой БДТ, предлагал Кириллу Лаврову, пишет в дневниках Дина Шварц, «свергнуть» Георгия Александровича, как скрытого диссидента (в 1979 году БДТ между тем был награжден орденом Октябрьской Революции, а в 1983-м Товстоногов стал Героем Социалистического Труда. — А. Г.). Как свергнуть? Да очень просто: спровоцировать в коллективе конфликт, который позволил бы властям предложить Товстоногову «выйти вон». Именно тогда Лавров объяснил Романову, почему театром должен руководить Товстоногов, а не он в паре со Стржельчиком.