Олег Борисов

Все поправки, которые были сделаны Госкино, антихудожественны и повредили картине. «Парад планет» цензурировали под эгидой заботы о советском зрителе, основные претензии были по эстетической линии. Абдрашитову и Миндадзе говорили: зритель должен понимать, что именно происходит в ленте, куда именно идут герои и зачем они туда идут. Начальство было уверено, что герои должны были хоть что-то делать, хоть чем-то заниматься! Например, рыбачить (было бы понятно, что они рыбаки). Или просто сидеть и выпивать — даже это было бы понятно: выпивохи. А так не ясно, почему они на привале чай попивают, почему никто не курит, не пьет. Это казалось подозрительным. Поэтому было привнесено огромное количество поясняющих реплик. «В сцене, где герои приходят в город женщин, нас, — рассказывает Абдрашитов, — попросили вставить реплику: „Это что — текстильный городок?“ Этого не было в сценарии. А когда капитан говорил герою Олега Борисова: „Вас больше нет. Вас ‘накрыло’, убили вас. Отдыхайте, старший лейтенант!“ — растерянный Борисов отдавал честь и отвечал: „Служу Советскому Союзу!“ Эту реплику вырезали, потому что она звучала саркастически. Но артикуляция-то осталась! Шито белыми нитками!»

Юрий Яковлевич Райзман, художественный руководитель Третьего творческого объединения на «Мосфильме», которому картина, надо сказать, не понравилась, и в своем кабинете он, по свидетельству Абдрашитова, «просто топтал ее ногами» и стучал линейкой по столу, говорил: «Как вы не понимаете, Вадим, это же ваш провал!» — повел себя тем не менее безукоризненно и убедительно доказывал генеральному директору киностудии, что «Парад планет» — это творческая удача. Называл фильм замечательным, новаторством. У картины, говорил, «своеобразный язык».

В «Параде планет», фильме (как, впрочем, и все фильмы Абдрашитова) умном, добром, щедром, пророческом, людей предупреждающем, Борисову досталась роль практически без слов. В сценарии их было значительно больше. Доводилось слышать, будто Абдрашитов и Миндадзе пошли в «Параде…» на эксперимент, лишив Костина — Борисова заметной части текста, предусмотренного сценарием. Это, полагаю, не эксперимент, а понимание реального объема наполнения Олегом Ивановичем роли. Не обнаружить в отечественном кино другого артиста, который бы молчал столь выразительно. «Режиссер, — пишет Наталья Радько, — оставил Борисова — не актера, а человека — наедине с тем, что может быть жизнью и может оказаться смертью… С тем, что так грозно, величественно, неумолимо. И беззащитная, храбрая человечность отразилась в смятенном, тревожном взгляде, в удивительно прекрасном лице. Крупный план Олега Борисова стал одним из самых сильных выразительных средств в стилистике Вадима Абдрашитова». В «Параде…» Борисов создал поразительный образ. Именно создал, а не «организовал» его с холодным использованием своей техники и мастерства.

Борисов считал, что каждому артисту нужно пройти через немое кино — кино без слов: это даст совершенно новое состояние и свободу, откроет второе дно. Образцом называл молчащего Жана Габена. И добавлял: «Каждому человеку „немое кино“ какое-то время бывает полезно. Даже писателю — помолчать».

Если в фильме есть крупный план, можно обходиться без длинного монолога. Борисов и обходился. Борисов обогащал любой материал, играл больше, чем написано. Его герой в «Параде…» внешне живет одной жизнью, а внутренне — другой. «Никого не хочу обижать, — говорит Александр Миндадзе, — но таких актеров больше нет».

У хорошего актера все должно быть понятно из его молчания. «Когда лежишь на траве и смотришь в небо, — говорил Олег Иванович, — думаешь, как хороша природа. Молчащая. Нет ничего более завораживающего, ничего более интригующего. Ни о чем не хочется говорить. Говорящий человек — марионетка, нарушающая одну из проповедей Екклесиаста: „Не торопись языком твоим, и сердце твое да не спешит произнести слово перед Богом… Слова твои да будут немноги“ (Екк. 5:1)».

Молчать Олег Борисов учился в Театре им. Леси Украинки у Михаила Федоровича Романова. Иначе как мистическими романовские паузы назвать было нельзя. Он говорил молодым артистам: «Зачем тут автор написал еще слова? Возможно без слов. Слова — хорошее прикрытие для плохого актера». Брал карандаш с толстым грифелем и начинал безжалостно вымарывать, при каждом движении карандаша приговаривая: «Пусть меня осудят авторы, критики…»

Только Романов мог — без слов. Борисов хотел у него этому учиться, но никак не мог понять, как он это делает. Пробовал его движения разложить по кадрам:

…Вот он подошел к водке.

Выдохнул воздух.

Почесал затылок.

Потер руки.

Рассмотрел рюмку на свет — вроде как его волнует, хорошо ли вымыта.

Потом налил — медленнее некуда.

Перед тем как выпить, еще раз поднес к свету, чтобы убедиться, что не мутная.

Когда опрокинул в рот, проглотил не сразу — сначала прополоскал.

И уж такую гримасу скорчил…