Октябрь, который ноябрь

На следующий день в газетах появилось описание таинственной и дерзкой попытки ограбления дворца Юсуповых. Обыватели полюбовались фотографией мужественного раненого князя — на мутном фото он выглядел еще бледнее и изысканнее, чем обычно. Событие было, несомненно, шумным и незаурядным, но особых слухов и толков вызвать не успело — через два дня в газетах появилась сенсационная весть: Григорий Распутин внезапно и загадочно исчез из столицы. Поговаривали, что старец оставил краткую трогательную записку, в коей намекал о своем желании совершить паломничество: кругосветное, пешее, по 37-й параллели. Царская семья не скрывала своего огорчения импульсивным уходом великого советчика и друга, но смирилась. Свят старец, куда чистая душа потянет, туда и побредет.

* * *

Очнулся старец от шума в ушах. В башке рокотало однообразно и занудно, не иначе разжижженная кровь в мозг долбила. Григорий, не открывая глаз, пощупал грудь — заныло и там. От шелковой рубахи уцелела половина, исподняя сорочка опять же зверски взрезана, зато под ней нащупался толстый слой ткани — бинты. То-то и пахнет так тошно: йодом, еще какой дрянью, сугубо лекарственной. Значит, больница.

Старец приоткрыл один глаз — больничный потолок оказался серым, местами аж черным, весь в копоти. Чего ето так? Не иначе, в палату с бродягами бросили. А то и в мертвецкую. То-то так тихо да безлюдно.

Чего-то не сходилось. В хорошую больничку должны отвезти, небось, известный человек, советчик и опора трона. Доктора, сиделки, профессора где?

Григорий оперся на локоть, с трудом сел. В простреленной груди немедля заболело, но терпеть можно. Старец осмотрелся, выпучил глаза, ухватил стоявший рядом котелок с водой, принялся пить. Прерывался, дико озирался, снова пил…

Наваждение! Пещера каменная, кострище, вместо койки груда пахучей травы, в просвете стены небо голубеет, а под ним неумолчно рокочет. Вовсе не в голове шум, а море.

Не иначе, помер и в чистилище. Но к чему мертвого заматывать, бинты изводить? Саван должен быть. Котелок опять же, вода мокрая, озаботились, чтоб от жажды не сдох. В аду как-то иначе полагается. Или снисхожденье вышло? Ведь до каких высот при жизни вскарабкался, ведь заслужил… Но не рай же?!

Свет на миг застился — заслонила вошедшая фигура.

— Живы, Григорий Ефимович? Ну и славно.

Баба. Светловолоса, ростом высока, в штанах по виду кавалерийских, в бесстыжей безрукавной сорочке. Лицо молодое, злое, красивое. Глаза этакие… сразу видно, из высокородных. Вроде «ее сиятельством» давеча кликали, если не причудилось. Да что там гадать: княгиня или еще кто, раз бабенка, так вмиг с ней разберемся.

— Ты кто? Отчего полуголой профуркой гуляешь? — требовательно спросил старец, глядя блондинке в глаза и привычно давя своей исконной чудотворной наглостью.

Глаза незнакомки — редкостно-зеленые, таким бы изумрудам, да в царицкиной диадеме блистать — сузились…

Как ухватили крепкой дланью за шиворот, да туго закрутили порванную ткань, Григорий не уловил, просто сразу стало очень душно.

— Вы что?! Нельзя так, я поранетый, — прохрипел старец, тщетно хватаясь, пытаясь оторвать обнаженную загорелую руку душительницы.

Чуть поотпустило, а ведьма прошипела в лицо:

— Разве что «пораненный». А ну, лег ровно, святой инвалид!

Что на свете делается?! Не баба, а генерал какой-то. В интонациях и голосах Григорий разбирался, потому покорно вытянулся на охапке сухой травы, потер горло, затем смиренно сложил ладони на животе и принялся дожидаться объяснений.

Баба прошлась по пещерке, пнула носком сапога головню в давно остывшем кострище.

— Что не сдох, и в себя пришел — хорошо. Остальное плохо. О вас, гражданин Распутин-Новых, утверждали: ловок, интуитивен, пронырлив, соображать умеет. И где все это? Хамло тупое.

— Дык помутнение в мозгу. Простительно же пораненному, — осторожно намекнул старец.

— Ну-ну. Первое — ко мне на «вы» обращаемся. Второе — ты, Григорий Ефимович, мне сильно не нравишься, оттого избавлять тебя от ныряния в Неву мне сильно не хотелось.

— Извиняюсь, а Нева здесь при чем? — счел возможным уточнить встревоженный старец.

— В правильном историческом варианте тебя добили, и на дно к рыбам отправили. Спасение во дворе помнишь?

— Да как тут запамятуешь? — уклончиво пробормотал Григорий.

— У дворца мы вмешались, тебя сюда выдернули и ныряние пока отменилось. Так-то ты уже покойник.

— Ежели покойник, тогда конечно…

— На меня глянь, святой проходимец, — чуть заметно повысила голос дама. — Убили тебя семнадцатого декабря года одна тысяча девятьсот шестнадцатого от рождества Христова…

Знал людей Григорий. Да и как их не знать, если с того умения и кормишься? Понятно, это светловолосая, (вот все декадентхки, что за мода этак сугубо не по-бабски в стрижке волосья носить?!) вся насквозь непонятная и слоистая, словно замысловатый ресторанный расстегай. Опасная, куда там гадюке. Но ведь не врет. Эх, сразу видно, не врет…

— Это как же?! — растерянно прошептал старец. — Я ж еще живой. В грудях вот жжет. И ссыкать хочется. Неужто и на том свете возжелания этакие… убогонькие?