Октябрь, который ноябрь

Алексей Иванович видел заведующую Общим орготделом — приходила на допросы. Произвела впечатление. Бесспорно чрезвычайно умная, интеллигентная и тактичная дама, не пытающаяся выставлять напоказ свое, бесспорно, незаурядное образование. Красивая (никаких омерзительно пронзительных по-лягушачьи зеленых глаз!) мягкая чарующая прелесть безукоризненно воспитанной женщины. Газеты уверяют, что она не из большевиков. Дружна с их главарями, но беспартийная. Наверняка чья-то любовница, намекают на самого Троцкого, но что у них может быть общего, кроме…

Думать гадости не хотелось. Алексей Иванович заставил себя встать, сходить в кабинет и взять чернильницу. Пришлось долго чистить засохшее перо. Бывший литератор подышал на пальцы — сквозило из разбитых окон просто ужасно — плотнее закутался в испачканное пальто и вывел на новом листе бумаги «В моей смерти прошу никого не винить». Да, именно так — безразлично и лаконично будет лучше всего. Нужно лишь подписаться и постараться чтобы перо не дрогнуло.

Но нет же, так выглядит еще гнуснее! Все же не приказчик уходит из жизни. Входил в когорту лучших, знали, ценили, почитали. Нужно как-то объясниться. Этак даже жена не поймет. И бумага слишком хороша — мелованная, дорогая. Пошлейше выглядит.

Стреляться не хотелось еще сильнее, чем выдумывать гадости об умерших женщинах. Черт знает что — как наяву вспомнился тот взгляд необыкновенных карих глаз. Ее звали Людмилой. Едва ли шапочное знакомство на допросе дает право на фамильярность, но сейчас, в эти последние минуты…

Алексей Иванович посмотрел на «браунинг». Нет, это не тот боевой револьвер, крупнокалиберный, так надежно ложившийся в ладонь, так решительно и мгновенно забиравший жизни. Сейчас на столе рядом с тарелкой с остатками ветчины лежал маленький карманный вариант «бельгийца» — купленный еще до этого ада, в мирное время, на честно заработанные литературным трудом деньги. Видимо, про этот пистолетик и говорила зеленоглазая змея-мучительница. Помнился разговор дословно:

«— Ладно, вы, такие непреклонны и бескомпромиссные, вели свою войну. Баб-то случайных зачем убивать?

— Не убивал я никаких баб!

— Может не лично вы, а ваш подельник, известный следствию как «Шамонит». Но зачем? Лишать жизни безоружную служивую девку или замордованную жизнью управляющую гостинички…

— Не знаю я никаких управляющих. А солдат-девицу… Это вышло совершенно случайно. Я не ожидал, что Петр Петрович в нее вздумает стрелять.

— Понятно, случайные жертвы есть роковое следствие шальных пуль и окаянных законов теории вероятности. А вы бы сами — никогда? Не поднялась бы благородная рука литератора стрельнуть в даму?

— Я — никогда! — твердо ответил Алексей Иванович.»

И тогда мерзавка Катерина почесала меченую чертом бровь и рассказала нелепейшую историю. Якобы один литератор с домочадцами пустился в странствия в дни революционного неспокойного времени. Дорога была самая наиобыкновеннейшая, сельская, таких тысячи. Эта был, к примеру, грязный тракт Орловской губернии и вывел он упряжку к одному незнаменитому городку. Здесь уставшие путники имели несчастье встретить табунок шумных и острых на язык девиц сугубо простонародного происхождения. Оные особы, ни с того, ни с сего, подняли на смех литератора, вообразив, что он одет по-бабьи. «Не то баба, не то мужик! — заливались они, тыча пальцами в седока, обряженного в полушубок и шапку с наушниками. Столпились у оглобель, не давая проехать. Лошади остановились, литератор пришел в ярость. Выхватил браунинг, наставил на мерзких бабенций:

— Отходи! — Слышишь, что говорю. Перебью!..

Бабы и девки опешили…^[64]

Алексей Иванович понимал, на что намекает светловолосая змея. Город, вероятнее всего, Елец, тамошние девки такая ядовитая злоязыкая дрянь, что… Дорога от имения тоже понятна. Но не было этого и быть не могло!

— Не было? Ну и слава богам, что хоть этого не было, — следовательница кивнула своим мыслям (если какие либо мысли в этой красивой и вздорной голове вообще могли иметься).

К чему она рассказала эту историйку? В чем была странная необходимость столь нелепо издеваться? Алексей Иванович твердо знал что подобного случае вообще не было — в описываемое время он ехал в Петроград, уже завербованный… В смысле, уже готовый к серьезной борьбе и вовсе не с языкастыми бабами.

А сейчас, глядя на пистолетик, вдруг подумалось… Но нет же, не могло такого быть! Что за бред?!

«Браунинг» ждал. Смехотворное оружие, в руки противно брать. Привык к иному — действенному, скорострельному. Настоящему — когда жмешь на спуск, и чувством всесилья наполняется душа. Тридцать два патрона в магазине — это такая мощь…

— Господи, я болен, — вслух молвил Алексей Иванович и потянулся к пистолету.

Пальцы взяли тарелку с остатками ветчины. Нужно убрать, бросить в помойное ведро. «Великий писатель найден павшим лицом в объедки» — это уж увольте. А ведь именно так косноязычно и напишут-с. Мерзость!