Октябрь

— Теперь где хотите ищите, а мне, чтобы Тимошка тут был! — она указала на привычное место младшенького за столом.

— Да я уж кругом расспрашивал, — оправдывался Иван.

— У студентов был?

— Был. Ничего не знают.

— Значит не у тех был. Тут другой есть — лохматый. К учителю повадился. Ты у него расспроси. Лохматые, они шустрые, всё знают.

— Михайлов, что ли?

— Вот, вот, Мишка. Ты у него спроси.

— Да неохота, мама, с такими дело иметь. Душа не лежит.

— А зачем при себе держите таких, если душа не лежит? Зачем завели такого?

— Никто его не заводил. Сам завелся — от сырости.

— Сырость развели, а Тимошка поотвечал! Чтобы без Тимошки домой не являлся!

Иван нехотя отправился на поиски, но Тимошки в тот день не нашел.

Нашла младшенького Прасковья Даниловна, — где и при каких обстоятельствах, невозможно было допытаться. Вернулись домой в обычный час, — сидит Прасковья за столом, а Тимошка рядом, как бывало хлопчиком на маленькой скамеечке, заглядывает ей в лицо.

— Он бил ее, мама! В грудь, по глазам… А я видел это.

Встретила своих Прасковья Даниловна хмуро.

— Чтоб мне мальчишку не трогали. А разговору больше нет.

После этого и на заводе, и в хате вновь установилось к Тимошке доброе отношение.

Как-то вечером в хату к Ткачам прибежал Женечка:

— Насилу нашел. Здравствуйте. Тикай, Тимошка, куда глаза глядят.

Тимоша нисколько не удивило это приветствие — от Женечки можно было ожидать всего, что угодно.

— Бегал я тут, бегал кругом. Знаю, что ворота зеленые, да разве ночью разберешь. Это твой брат? Здравствуйте. Тикай, Тимошка, а то захватят.

— Ты что раскудахтался, — неохотно откликнулся Тимош, — соседских собак пугаешь.

— Не трать, куме, времени, — наседал Телятников, — собирай барахлишко. Я сам, вот этими вухами слышал: заграбастают тебя, чтоб я с этого места не сошел. Раз-два — и кончено, играй разлуку.

— Толком говори, черт, — обозлился Тимош. Иван внимательно разглядывал незваного гостя.

— По всему заводу рыщут, всю вторую смену перетрусили. Допрашивают. Тебя разыскивают. Меня прихватили, за душу берут: где, да где — жилы тянут.

Женечка содрогнулся всем телом, показывая, как из него тянули жилы.

— Не знаю, говорю, и крышка. Амба.

— Врешь!

— Крест святой. Чтоб я с этого места не сошел.

— Не врешь? — подошел к Телятникову Иван.

— А какой мне смысл? Завтра на завод придете, узнаете. Я сюда со всех ног бежал. Что я, иуда какая-нибудь полосатая? Каждому жаль товарища. Вместе гуляли!

Женечка чмыхнул носом, зажмурил один глаз, стараясь выгнать слезу, но слезы не получилось.

— А может, это ты? — наклонился к нему Иван.

— Братуха, крест святой. Ну, какой мне смысл. Мы ж все свои, на одной смене!

Иван покосился на Женечку и понял: ничего от него не добьешься, прикидывается дурачком, либо таков и есть.

— Ну, приятель, спасибо. Ступай, гулять с тобой времени нету. Завтра узнаем, — предупредил Иван.

— Я и говорю: завтра узнаете. А то и сегодня могут нагрянуть. У них тоже адреса есть.

«Жох», — подумал Иван, но вслух ничего не сказал.

С трудом отвязавшись от непрошенного гостя, Иван и Тимош вошли в сенцы.

— Погоди, — остановил младшенького Иван, — это ж как понимать прикажешь?

— Да чего там понимать. Набегался по кабакам, сам не знает, что язык болтает.

— Ну, он-то знает, — Иван минуту помедлил, — вот что, ты ступай домой. Стариков до утра не тревожь. А я пойду.

— Куда ты?

— Ладно. Потом поговорим.

Утром Тимош вскочил — уже светало.

— Проспал!

— А тебе никуда и спешить не требуется. Собирайся к тетке Матрене на Моторивку.

— На Моторивку? — замигал спросонья Тимош. В голове всё перепуталось: обрывки сна, ночное посещение Женечки. Пришел немного в себя, глянул на Ивана, на Прасковью Даниловну и сразу понял: было уже семейное совещание, решение уже принято.

— Кашу заварил, а нам расхлебывать, — угрюмо продолжал Иван.

— Кто заварил?

— А кто к господину интенданту в квартиру вломился? Кто на господина интенданта покушение произвел? Вся полиция на ноги поставлена. Террористический акт. Десять лет за мое почтение.

— Десять лет!

— А ты думал!?

— Он истязает, а мне десять лет?

— Он истязает по закону. А ты бил его по беззаконию. За это, брат, каторга!

— Никуда я не поеду, — вскочил Тимош, — пусть судят. Пусть при всех судят. Никого не боюсь, всем в глаза скажу!

— А она что тебе скажет?

Тимошу вспомнилось искаженное лицо и бабий вскрик.

— Так что, брат, собирай манатки.

Больше ничего Иван не сказал. Только когда уже младшенький укладывал «манатки», бросил укоризненно:

— Это в самое-то горячее время! Каждый человек нам на заводе дорог!

А к вечеру поклонился уже Тимош приземистой двери старой хаты.

— Здравствуйте, тетка Мотря!

И первое, что тетка сказала, всплеснув руками и глядя снизу вверх на новоявленного племянника:

— Господи, худенький какой!

Глянула на ноги:

— Чобот не могли добрых справить…

А чернобровая дивчинка стояла у печи и смотрела не на чоботы, а в карие очи и говорила смущенно:

— Да годи вже вам, мамо!