Охра

– МЭРИ!, – крикнула Марина, остановившись перед кафе. Удивленные посетители рассматривали блондинку с выжженными кручёными волосами и вытянутым аристократичным лицом.

– Мэри, выходи!

– За тебя? Ты не в моем вкусе, – Мэри показалась в дверях, подбоченясь сальными полотенцами, – Слишком стара.

Мэри скорчила рожицу. Посетители засмеялись.

– Убери руки, – Марина наставила палец на дерзкую девчонку и повертела ногтем, – Убери руки от моего брата.

– Пусть он сам уберет руки с моего зада.

– Ты знаешь, о чем я!

– Не знаю.

– Не выходи за него.

– Никто и не просит.

– Он сказал, что вы поженитесь.

Звук упавшего бокала. Стон. Возгласы. Ахи. Алена прибежала с кухни, чтобы распахнуть блузку Мэри, обнажив тяжело вздымающуюся грудь в ивановском хлопчатобумажном изделии. Посетители давились и кряхтели, запивая зрелище Балтикой со вкусом невских вод.

– Как?!, – у Мэри кружилась голова, и говорила она с придыханием, почти как известная актриса пятидесятых.

– Что – как?, – осенило Марину. Она сделала шаг назад, но Мэри, неистовой львицей защищавшая владения, кинулась на Марину, останавливая мысли будущей золовки, чтобы не дай боги она не заподозрила неладное и не спугнула долгожданное счастье.

– Как ты узнала? Мы никому не говорили. Он – молчал!, – вдохнула Мэри воздух.

– Так все-таки правда?

– Правда! Правда! Правда, правда, правда, правда!, – зажала Мэри руками лицо и мотала головой из стороны в сторону, как пятилетняя девочка. Она мгновенно вскочила на ноги и даже немного подпрыгнула от осознания всей правды. Две женщины, обремененные судьбой, обстоятельствами и запахом жира от котлет, стояли посреди улицы, как две одинокие птицы, махали крылами, дышали грудями, шевелили губами и недовольно глядели друг на друга, не видя общности между ними – они обе были недовольны тем, что имеют.

– И когда?

– Он пока не решил.

– А когда сказал?

Мэри замялась.

– Он… Он не прямо сказал, просто сказал, что поженимся. Я надену белое платье, он – костюм. Посидим в рюмочной, отметим.

– Ты лжёшь. Maman никогда не допустит, чтобы свадьба проходила в рюмочной!

– А что, предыдущая жена была богаче и оплатила банкет в ресторане на Невском?

– Не понимаю, о чем ты.

На террасу вбежала Катя и замахала руками.

– Хватит болтать, идите внутрь, – крикнула она, злясь на беспечность Мэри. Так часто бывает – яркие и необычные события злят нас, когда мы являемся их участниками, хотя посетители кафе отдали бы любые деньги за спектакль, и приходили бы снова и снова, будь он ежедневным. За Мэри и Мариной прошмыгнула в кафе длинная аристократичная тень.

Мэри напротив Марины. Несколько лет разницы – и вот уже две пропасти глядят друг на друга в голодном разочаровании. То Алена, то Катя заглядывали к ним в созданную наспех вакуоль враждебности, но быстро уходили – мало кто выдерживал флюиды женской ненависти, не имея к этому отношения.

– Вцепилась. Вцепилась, как кошка цепляется за котят, да только что тебе он? Птица перелетная, ястреб он, что ему ты?, – Марина цокала языком, как прокатная уставшая лошадка. Цок-цок.

– Ястреб? Все мы ястребы больше, чем он. Ты, я, мать твоя… Птицы хищные. А он? Голубь. Форменный голубь твой брат. Ненавидите меня? Ненавидьте. Своих ненавидят, дружат с теми, кто ниже. А если я – ваша?, – Мэри ударила себя по груди и взметнулась бровями. Марина молчала и смотрела в сторону.

– Боишься, что квартиру у тебя отниму? Ты за этим пришла? Наследство стеречь? Смешные вы, ей богу. Да когда до детей дойдет, я уже со ста другими буду. И ты это знаешь. Зачем он мне сейчас? Я не знаю. Люблю его? Я не знаю. Хочу его? А если и так. Вот получу – решу. Дерзкая я, понимаешь? Некуда мне идти. Только замуж.

Мэри хлопнула кулаком по прогорклой стене, измазанной маслом и салом.

– Пышками торговать? Да черт бы их побрал, эти пышки, поэтические вечера, грязных мужчин, нечистотных женщин. Могу я хоть на миг стать порядочной, чтобы доказать, что я – такая, как ты, например? Что ты нос вор-р-ротишь? Что глазами вертишь? Не то говорю? Не могу я по-барски жить до тридцати четырех лет, отказывать Игорям и режиссером. Что смотришь? Что смотришь, коренная петербурженка?

– Ленинградка.

– Что?

– Я в Ленинграде родилась, – ответила Марина и замолчала. Она пришла воевать, а вот убивать забитую в угол курицу – не хотела. Мэри смотрела исподлобья, как ребенок, зажавший в монету кулачок. За неё было обидно и больно, и сестринская любовь полнилась в Марине с каждой секундой все более. Брата было уже не так жалко – буйный он был и буйным бы остался. Не знала она, как любить брата, этого взбалмошного героя газетных полос. Но Мэри, такая простая и понятная Мэри, как будто с Марины писаная, только моложе и неопытнее, еще с верой в то, что после свадьбы будет вторая, что будут мужчины, что женщины с каждым годом становятся сильнее и могут позволить себе больше, ах Мэри…

– Как же ты глупо тратишь время, Машка, – горько усмехнулась Марина. Мэри молчала – она заметила в сквозившей улыбке нечто, чего боялась сама.