Океан. Выпуск пятый

— Куда тебя понесло?! Жизнь, что ли, в тягость стала?

Саня вырвался из цепких пальцев старика, отошел в сторону и сел, обхватив голову руками.

«И дурак ты вроде не дурак, — продолжал про себя Николай Федорович. — И умным тебя не назовешь. Гусь тоже нашелся… Этак я еще даве мог плюнуть на вас обоих и утикать один. Тем паче лодке хозяин я».

Работа подходила к концу. Дородный и Костя залили муфту мастикой, вновь укрыли кабель мхом, собрали инструмент и только теперь почувствовали, как похолодало. Вокруг потемнело, засвинцовело, и никак невозможно было поверить, что еще час тому назад было ясное небо и их ласкало солнце.

Ветер нес крупные хлопья не то полузамерзшего дождя, не то полурастаявшего снега.

— Да, Костя, влипли мы с тобой в историю, — улыбнулся Дородный. За три года службы на острове насмотрелся он всякого и привык ко всему. Беспокоило его только одно: как там ребята на пункте? Справятся ли с вахтой без него?

Ветер донес горький аромат дыма. Даже от одного его запаха стало как-то теплее, пахнуло жильем, человеком. Дородный поднял сумку с инструментом и обрадованно сказал:

— Молотки. Снова запалили. Побежим греться.

В расщелине скалы, закрытой с севера осыпью обрушившихся камней, рыбаки разожгли небольшой костерок. Здесь не пронизывало ветром, хотя тоже было холодно и сверху падали рыхлые мокрые хлопья.

Горбоносый, замерзнув со сна, жался поближе к огню.

— И вы здесь? — с откровенным огорчением удивился он.

— А я тебе о чем толкую? — недовольно поморщился Саня.

И все трое сразу примолкли. Дородный бросил сумку к костру и сел на нее. Костя устроился рядом. У костра установилось молчание. Оно было трудным, гнетущим. Дородный и Костя поняли, что до них здесь шел какой-то крупный разговор.

Николай Федорович покряхтел, устраиваясь поудобнее, распрямил затекшие ноги и потер колени:

— Как погода ломается, стонут, треклятые… Ну, вот что, мужики, я старше вас всех и не первый десяток лет на Севере. Слушайте меня внимательно. Задуло крепко, в одни сутки не кончится. Бывает и по неделе такое.

Старик помолчал, потер колени, а у Кости от его слов опять засаднила мысль о тепле, оставленном там, на пункте.

— Харчей небось с собой не захватили? — спросил Николай Федорович Дородного, заранее зная, что спрашивает впустую. — Законно. Откуда было угадать, что случится такое. — Он развязал свой рюкзак, осторожно вынул из него непочатую бутылку спирта, отставил ее в сторону, а все остальное вывалил перед собой. Большой кус соленой семги в белой ветошке, несколько картофелин, сваренных в мундире, полкруга колбасы, хлеб и флягу с водой. — Сыпь у кого что есть! — приказал он.

Горбоносый опрокинул свой чемоданчик и хмуро пошутил:

— Этим… Зиганшину и его ребятам легче было: баяном питались. А у нас только сапоги. Суп-лапша домашняя из голенищ. Слушай-ка, Саня, ты вроде не имел привычки сапоги мазать гуталином? А то от моих на версту воняет. В заправку не пойдут.

Саня не слушал. Он медленно шуровал в рюкзаке. Не торопясь вынимал один за другим свертки. Последней извлек бутылку со спиртом, взболтнул, посмотрел сквозь нее на свет и сунул рюкзак за спину.

— Все.

Николай Федорович сгреб продукты в кучу и спросил, обращаясь сразу ко всем:

— Кому, мужики, харч доверим? — Никто не ответил. — А? Старшой?

— Да что я, Николай Федорович? Мы с Костей иждивенцы.

— Из головы брось, — осерчал старик.

— А чего тут думать? Давай хозяйствуй, Федорыч. Ты нас сюда привез, ты и корми. — Горбоносый взял стариков рюкзак и начал запихивать в него небогатые припасы.

— Делить буду на пять ден. Там, бог даст, распогодится. Вот только с водицей туго. — Николай Федорович кивнул на свою и горбоносого фляги. — Литра полтора, больше не будет. Придется терпеть, мужики.

Он натуго завязал рюкзак, взял бутылку со спиртом, поласкал ее в бугристой ладони:

— Э-эх, голуба… — и, широко размахнувшись, забросил ее далеко в волны. Наклонился за другой.

— Ты чего это, старый? — Саня даже подскочил. — Никак, чокнулся?

— После его впятеро больше на воду тянет. А так соблазну не будет.

Костя только теперь понял, что засели они тут всерьез и надолго. Не будь это так — кто же станет выбрасывать спирт? И Костя почувствовал, как в его душу закрался колючий страх. От этого стало еще холоднее и бесприютней.

Саня молчком поднялся, прихватил рюкзак и ушел, а минут через двадцать вернулся с охапкой мха. Им был набит и рюкзак. Когда он разгрузился, Николай Федорович попросил:

— Дай-ка рюкзачок. — И тоже отправился промышлять себе на постель.

Костя прислушивался к тоскливому завыванию ветра над головой и все никак не мог заставить себя вылезти из расщелины. Еще минуточку… Еще… Его сковало какое-то странное оцепенение. Знал, что надо идти за мхом, знал, что рано или поздно пойдет, но еще минуточку… еще…

Уже вернулся и, подсушив мох, свернулся калачиком на мягкой подстилке горбоносый:

— Знать бы такое дело — картишки захватил бы.

Принес мох и Дородный. Бросив его, он подсел к Косте, обнял его за плечи и встряхнул:

— Ты чего это, Костя? Хочешь, пойдем вместе?

— Нет. Я сейчас. Один.