Океан. Выпуск двенадцатый

Однако справедливость требует сознаться: когда спасли мы ребят с тральщика и «амбары» закружились над морем, мне очень страшно сделалось за судьбу «Северного ветра», который я бросил на произвол судьбы. Единственное, что меня немного успокаивало, это его ход…

5

— Ход не выдал, — согласился я с Колей Субботиным. — Четыре часа мы выжимали до двенадцати узлов. Стармех, все его помощники бросились в кочегарку к лопатам, к ломикам — шуровать, подымать пары. Как только мы поворачивали на новый галс, вода взлетала и пузырилась за кормой, словно у торпедного катера, а женщины валились на палубу. Удаляясь от тебя, мы видели, как тральщик повел огонь: вспышки пламени вылетали у вас с носа и с кормы. Когда же показался мыс Прощальный, а затем и весь остров всплыл из-за горизонта, старик Варгаев закричал своим пассажирам так, что его услышали и у ракетной установки на корме: «Можете снимать пояса!» А мне он сказал тихо: «Нехорошее стало наше море — пора свертывать рукавицы. Чем больше смотришь на него, тем страшнее становится». И, несмотря на эти слова, я был уверен, что, как только мы благополучно воротимся в Архангельск, Варгаев поживет на берегу день-другой, а потом станет ссориться со своей старухой и все по ошибке будет называть комнату каютой. Его опять неудержимо потянет в море.

Мы ворвались в пролив на полном ходу, и наблюдатели с батареи говорили мне потом: «А мы думали, это миноносец прет, — таким ходом вы шли!» Уже после мыса Прощальный туман, который пополз было с гор, покрытых снегом, разъярыжило, солнышко блеснуло нам в глаза, и дуга радуги, впервые виденной мною в таких высоких широтах, поднялась над печальным скалистым берегом, у которого серебрилась тихая бухта с бревенчатым причалом. Тут старик Варгаев закричал: «Право на борт! Стоп! Подать бросательный!» Тонкий тросик с плетеной лёгостью на конце, извиваясь змейкой, полетел к земле, которую вряд ли кто из нас думал еще хоть раз в жизни увидать. Его ловко схватил на лету какой-то грузчик в меховых унтах, подбежавший на самый край дощатого причала…

6

— Галышев — это уж когда он пришел в себя — заплакал у меня в каюте. Ходил, ходил, а потом вдруг закрыл лицо руками и заревел. Простить не мог себе, почему начал зигзаг с поворота влево, — медленно, точно размышляя сам с собой, сказал Субботин. — А второй раз я увидел слезы на его глазах, когда хоронили на следующий день двух моряков с его тральщика. Мы хоронили их на скалистом мысу, в черном, аспидном камне, рядом с могилками первых русских мореходов, открывших давным-давно этот остров и погибших здесь в одиночестве либо от цинги, либо от голода. Мы похоронили участников нашего рейса со всеми воинскими почестями. Женщины нарвали цветов — лютиков, незабудок, — мха из тундры притащили. Вы же знаете, небогатая наша северная природа…

Ну а в обратном рейсе Галышев у меня за старшего помощника шел. В одной каюте спали. Он вообще-то парень ничего, начитанный. Только деликатный чересчур. Все «пожалуйста» да «пожалуйста». А здесь не Черное море. Курортов нет. Арктика — она особенной вежливости не требует. Хотя, кто знает, быть может, его за эту самую вежливость и любят?

А. Гененко ХРОНИКА КОРОТКОГО РЕЙСА Рассказ

Настоящим докладываю вам, что тб/х «Кременчуг», закончив погрузку 3778 тонн груза разного (металл, трубы, шпалы, пилолес, металлоконструкции, автотехника) в порту Ильичевск и приняв бункер на рейде порта Одесса 01 октября 1973 г., в 22.30 снялся в рейс назначением…

(Из рапорта капитана Гордиенко начальнику пароходства)

«Теплынь, как летом!» — радовался доктор, вглядываясь в выраставшие из воды полоски суши и строения далекого порта. Семененко раньше всех переоделся для встречи властей и выхода в город: белые модные брюки и ярко-красный батник плотно облегали начинающую уже полнеть высокую фигуру парня. Плавание было хоть и недолгим, а все-таки хотелось ступить на твердую землю.

У борта на юте к доктору присоединились моряки, свободные от вахт. Их объединяло одно чувство: быстрее бы на берег.

В этот час на крыло мостика поднялся боцман, по вызову Владимира Ивановича — старпома, добродушного коренастого здоровяка.

Получил указания, кивнул головой, что значило: «Есть! Будет исполнено!», и повернулся было идти, но, глянув на корму, где курили приодетые к увольнению моряки, застопорил:

— Вот черт! Опять в красном!..

— Ты что ворчишь, Никитич? — заметил перемену в лице боцмана старпом.

— Эскулап, чтоб ему!.. — кивнул боцман в сторону кормы. — Снова в красном!

— Ну и что? — не понял старпом.

— Быстро, Иваныч, забываешь. А перед Калькуттой на мель сели?..

— Упал сильный туман, да и вел нас лоцман.