Океан. Выпуск двенадцатый

В кают-компанию царственно-важно вплыл Толмачев. С лица его на вытянутые вперед руки падала, обвивая их несколько раз, густая, буро-коричневая, с яркой проседью, пушистая борода. Длиной она была не меньше двух метров. Офицеры ахнули, повскакивали с мест, бросились к Толмачеву и принялись осторожно и нежно трогать, оглаживать, обласкивать бороду. В ней никак нельзя было признать те самые водоросли, которые море густо разбросало по пляжам Триполи.

Не удержался и сдержанно восхитился даже старпом. Он тоже помял бороду, пропустил ее через пальцы, ощутив ее шелковистую упругость, покачал головой и, чуть помедлив, непонятно, то ли одобряя, то ли осуждая, произнес:

— Знаете, Борис Васильевич, вы мне напоминаете того кота-фантазера, который мечтал о крыльях, чтобы ловить летучих мышей. Ей богу…

Чуть позже Сенькин зашел к замполиту и удивленно признался:

— Никак не пойму нашего механика: то ли он вроде Юрия Никулина — умный, но подделывается под дурачка, то ли наоборот… Вроде бы и без заметных сдвигов, а чудит. Вам не кажется?

Замполит, тоже капитан второго ранга, но лет на восемь моложе старпома, взглянул на Сенькина и так это ехидненько улыбнулся.

— Не помню, кто это сказал, но сказал очень хорошо: и орел и курица живут птичьей жизнью, но разной. Может, это грубовато, но справедливо. Вам в литературе, например, ближе Конецкий. Это и естественно, потому что вы старпом и строй мышления у вас практический, без затей. А Толмачев душой тяготеет к Грину. И замечательно, пусть будет Грин! Пусть будет Толмачев с его чудачествами. За ним, за его любовью к романтике тянутся все наши молодые офицеры. Чего же тут плохого? В длительном плавании им нужен отдых, нужно чем-то отвлечься от нудной повседневности. Иначе кто-нибудь из них может сломаться, возненавидеть море, нашу флотскую службу. И тут уж никакими политбеседами и информациями не поможешь. Нужен вот такой Толмачев. Очень нужен.

И все-таки замполит напрасно сказал насчет орла и курицы: ушел от него Сенькин не только не убежденным в правоте замполита, но еще и обиженным. И на него самого, и на механика.

Большой противолодочный корабль острым форштевнем, высокими надстройками, мачтами упрямо рассекал красноватое песчаное месиво. Он торопился домой, в Севастополь, к родному причалу. А возвращался БПК с Кубы, куда заходил с визитом после длительного плавания в Южной Атлантике.

Толмачев и на Кубе чудил: на все деньги накупил во время экскурсии на Пинос — Остров Сокровищ — подделок под старинные пиратские пистолеты, кинжалы, которыми ни застрелить, ни зарезать было не возможно. Если только попугать, да и то лишь в нашей стране, не знакомой с такими безделушками. А перед самым отходом в море «мех» с помощью двух матросов притащил на корабль здоровенную каменюку, и теперь, если у него выкраивалось свободное время, зубилом и кернером что-то высекал на этом огромном булыжнике. Когда удивленные матросы спросили его, что он делает, Борис Васильевич вполне серьезно ответил:

— Реставрирую камень, который на Пиносе указывал, где были зарыты сокровища старого морского разбойника Флинта. Видите, вот эта трещинка когда-то была стрелой, указывала направление на клад, а этот череп с костями — видите? — предупреждал, что тех, кто будет покушаться на сокровища, неминуемо ждет смерть…

Матросы глядели на камень и впрямь видели и стрелу, и череп, и кости. «Остров Сокровищ» Р. Стивенсона за время перехода через Атлантику зачитали до дыр.

Правда, и старпом тоже не удержался и на Пиносе приобрел себе большого и пестрого попугая, который то и дело визгливо и резко орал: «Норд-вест! Норд-вест!» Неутомимый доктор прокомментировал приобретение старпома так:

— Попугай — тяжелый симптом. Знать, совсем плохи дела у Николая Николаевича — потерял всякую надежду найти подругу жизни.

Рвется, спешит в Севастополь стальная махина, начиненная турбинами, ракетами, снарядами, диодами, триодами, людьми, оторванными от семей, от мирной учебы, от станков, от тракторов.

Эти люди в робах и в пилотках с красными звездочками должны день и ночь, зимой и летом быть готовыми по первому же зову Родины встать грудью на ее защиту.

БПК миновал полосу сирокко. Теперь море лежало перед ним ровнехонькое, светло-зеленое, прозрачное до самой дальней глуби, и брызги, залетающие на борт стремительно рвущего в клочья воду корабля, тоже были ласковыми, освежающими. Вокруг в воздухе полная тишь. Только на палубе утробно ревущего стального гиганта ветер валит с ног. А попробуй отлети от него на десяток-другой метров, и ты окунешься в спокойную солнечную благодать.

Уже шли мимо Италии, когда на корабле получили радиограмму, что у Толмачева жена родила двух девочек. Командир корабля доложил радиограмму вице-адмиралу, возглавлявшему плавание. Тот, как обычно, стоял на своем излюбленном месте у правого пелоруса.