Океан и кораблик

Потом решила заглянуть, собрался ли Сережа. Может, помочь ему уложиться? Он жил здесь же на морской станции, у добрейшей Калерии Дмитриевны, и пока исполнял фактически обязанности снабженца: закупал по списку, врученному ему Иннокентием, разные разности для экспедиции. Раза два вылетал самолетом во Владивосток и несколько раз вертолетом в Петропавловск.

Сережа не спал и тоже писал письма. Он сразу отдернул занавеску, когда я постучала в окно, и открыл мне дверь.

— Тебе помочь собраться?

— Тише, хозяйка еще спит. Заходи.

В комнатке его царил полнейший тарарам, но вещи уже упакованы. Самым тяжелым, как и у меня, были пачки книг. На «Ассоль» имелась библиотека, и все-таки с собой мы везли свои любимые книги.

На столе лежали запечатанные конверты: родителям, товарищам и… Августине. Все-таки хороший парень Сережа! Он выглядел вполне счастливым.

— Сережа, ты рад, что едешь?

— Очень!

Он широко улыбнулся. Мы стояли посреди комнаты. Сидеть было некогда.

— Прежде всего я рад, что мы едем вместе… Но, представь себе, Марфенька, я чуть ли не больше радуюсь тому, что я участник экспедиции, имеющей огромное научное значение — большее, чем думают всякие там шефы наверху. А если добавить к тому, что «Ассоль» — крохотная скорлупка, а Тихий океан в декабре шутить не любит и вообще отнюдь не тихий, то… я чертовски доволен!

— Я рада, что ты доволен. Если все в порядке, я пошла.

— Иди. Можно тебя поцеловать… в щеку?

Я подумала, что, может, у него на душе смутно и тревожно, и подставила щеку. Он, конечно, поцеловал в губы — еле вырвалась.

Провожать нас явилось чуть ли не все население Баклан, благо день был воскресный. Но больше всего провожающих оказалось у моего дяди. Я была тронута. Чтоб проводить в далекое плавание старого доктора Петрова, люди прибывали на машинах, автобусах, катерах и рейсовых вертолетах. Кажется, были представители от всех национальностей, населяющих Камчатку. И все что-нибудь везли Михаилу Михайловичу на дорогу. Пока он разобрался в подарках и отправил большинство из них на камбуз, каюта его была заполнена чуть ли не доверху.

И никто — вот интересно, — никто не отговаривал его идти в океан на таком утлом судне, не напоминал о его возрасте. На Камчатке умеют уважать человека.

Белоснежная «Ассоль» на этот раз покачивалась у только что отстроенного пирса, расположенного не вдоль берега, а почти под прямым углом к нему. Пирс, сверкающий свежей краской, был битком набит приветливыми, взволнованными, улыбающимися людьми.

Мы все быстро побросали свои вещи в каюты и вернулись на пирс.

Лариса, в дубленке и в парике вместо шляпы, уже простилась с мужем. Холодное это было прощание с обеих сторон, как бы из приличия, для людей. С Харитоном она простилась куда сердечнее. Но боцман тотчас ушел на судно — ему было некогда.

Погода стояла суровая и холодная, но океан спокоен — полный штиль. Серые облака, столь плотные, что не определить, в какой же стороне солнце, казались недвижимыми.

Прощание заканчивалось. Меня крепко обняли Рената Алексеевна и Кафка Тутава. Маленький Юрка, целуя меня, шепнул: «Тетя Марфенька, сбереги мне папу». Костик, во всем новом, с иголочки, — Лена Ломако перед отъездом водила его по магазинам, — но еще более рыжий, чем всегда, тоже крепко поцеловал меня несколько раз и снова бросился к сестре.

Рабочие из плавучего дока с нарядными женами и детьми со всех сторон пожимали нам руки. Некоторые совали пакеты с яблоками и горячими пирожками. Приходилось то и дело относить это все в каюту.

Когда я вышла на палубу, уже убирали швартовые. Все машут, что-то расстроенно кричат. Возле меня молчаливо стоял Сережа Козырев. Иннокентий — через нескольно человек, рядом с дядей. Капитан Ича Амрувье уже подавал команду со своего капитанского мостика.

И вот во время отплытия произошел очень тягостный инцидент.

Лариса вдруг заломила руки и стала что-то отчаянно кричать Иннокентию. Сразу стало тихо. Так тихо, будто каждый не только примолк, но и дыхание затаил. Лариса, видимо, не заметила этой внезапной, удручающей тишины, как перед этим — шума. Лицо ее побледнело, словно совсем обескровело. Губы она в этот день или не красила, или помада стерлась, но они тоже стали почти белыми.

— Кент! Что мы сделали!.. Как же мы могли… Ведь была же, была… Зачем? Иннокентий! Мы больше с тобой не увидимся! Ты не знаешь…

Мне показалось, что Лариса потеряла сознание. Ее окружили люди. Я видела с палубы «Ассоль», как ее посадили на какой-то ларь. Кто-то уже брызгал на нее водой. А вот рядом появился человек в белом халате. Но пирс стремительно уходил назад, вместе со знакомым теперь берегом, вместе с машущими людьми и строениями, которые я уже знала. Лица провожающих расплылись, словно их заволокло паром. Я вдруг заплакала. Сережа, умница, сделал вид, что не заметил.

Мимо прошли штурман Мартин Калве и начальник экспедиции. Постепенно все разошлись по каютам. На палубе остался один Иннокентий, он был очень бледен. Почти как его жена Лариса.