Океан

– У тебя, Андрей, болезнь Пушкина. Он входил в маниакальное состояние и писал стихи, а потом просто выходил из него.

– По-моему, я потерял те дороги, которые меня выводили из этого безумия.

– Если ты будешь меня слушать, то ты выйдешь отсюда абсолютно здоровым. Никто, конечно, не может прогнозировать, когда болезнь проявится снова, может, через год, может, через десять лет, как никто не может прогнозировать то, что у человека обострится его хронический гастрит.

– Значит, всё-таки у меня заболевание хроническое?

– Это не совсем так, просто грубое сравнение.

Захатский не пользовался со своими больными сложными терминами. Но Наумова он знал очень давно, знал его способности и то, что сам Наумов был подкован и легко оперировал медицинскими терминами. Он был в курсе, что тот частично знает латынь.

– Я понимаю, может, ты не совсем доверяешь Андрею Игоревичу, но с тобой мы знакомы давно, и раньше ты был более откровенен.

Захатский даже написал одну из научных работ в области маниакально-депрессивного психоза благодаря тому, как Наумов описывал своё состояние, и как это состояние на него надвигалось.

– Вы по поводу того, что приходила милиция? Входил ли я в маниакальное состояние и становился ли террористом? Я этого не делал. Может, это и шизофрения, но я чувствовал, что это должно было произойти, я осматривал эти места и видел, что здесь будет твориться через несколько дней.

Захатский, молча, слушал.

– Вы удивлены? Ровно через неделю температура ночью опустится до минус пяти. Днём плюс один. Ветер юго-восточный, три метра в секунду. Давление 742 мм рт/ст. Я не мог это услышать по телевизору за неделю. Гидрометцентр не способен точно дать такие данные, и меня самого это очень мучает.

Он замолчал, задумался и потом:

– Нет ничего страшнее одиночества, это клетка, в которую я сам себя запер. У меня не осталось ни друзей, ни подруг. Я понял, что они уже по-другому смотрят на меня после того, как я побывал в вашем санатории. «Говорят, у него не хватает». Я не смог жить в деревне у родителей, я уехал в город, но всё равно у меня не было никого. Я приходил с работы и снова работал, но дома, и лишь по ночам выходил в город. И вот я снова здесь. Это замкнутый круг, это тупик, лабиринт. Как? Как мне из него выбраться? – он сделал паузу.

– Можно, я пойду, Андрей Николаевич, меня что-то корёжит.

– Конечно, пойдём, я тебя провожу.

Захатский долго смотрел на календарь на стене. Он о чём-то напряженно думал, сделал запись на листе – данные погоды, сказанные Наумовым, и засунул их под стекло.

***

Вяземский и Колобов шлёпали на пятый этаж по лестничной клетке.

– Валентин, вот почему, как пятый этаж, так лифт не работает.

– Это всё ерунда, вот когда пятый этаж, лифт не работает, да ещё и дома никого нет. Вот это уже облом.

На их счастье, после звонка послышался шорох за дверью.

– Серёга, ты?

Дверь раскрылась, и перед ними предстал парень в трусах, с мокрой головой.

– Опа.

– Да. Да. Опа, милиция! – сказал майор Вяземский.

– Майор Колобов.

В лицо парня смотрели два удостоверения.

– Можно?

Парень отодвинулся, освобождая дверной проём для входивших милиционеров.

– Ты Коля?

– Я.

– Очень хорошо, прикрой срам, да давай побеседуем. Где нам лучше это сделать?

– Проходите в зал.

Через минуту парень вернулся в спортивном костюме.

Классический вариант, когда один милиционер злой, а другой добрый, только почему-то злого изображало доброе лицо Колобова, а доброго – усатая мина Вяземского. Начинал «добрый» милиционер Вяземский.

– Коля, постарайся с нами быть откровенным.

– А если не постараешься, – продолжил «злой» Колобов, – попадёшь за наркотики в нехорошую ситуацию.

– Что вы? Какие наркотики?

– Ты не понял, Коля, мы попросим тебя проехать с нами, и там у тебя их найдут.

– Теперь понял, – насторожился парень.

– Ты знаешь Наумова Андрея? – спросил добрый Вяземский.

– Он всё-таки что-то натворил?

– Что значит, всё-таки натворил?

– Да болезнь у него обострилась.

– Болезнь чего-нибудь наворочить?

– Нервное заболевание. Он уже третий раз в психушке.

– По-моему, вы его туда в последний раз отправили.

– Да, с Серёгой, он ему даже родственником приходится.

– Расскажи поподробнее.

– Ну, мы встретились случайно. Он говорит, пойдём где-нибудь посидим. Я Серёге позвонил. Пошли в бар.

– Предварительно курнули, – вставил Колобов.

– Ну,… Короче, в баре сидели, на нас там из братвы двое наехали, вывели нас на разговор, а Андрюха с ними отошёл и вырубил обоих, а ведь они боксеры.

– И как это возможно? – больше машинально, чем с удивлением спросил Вяземский.

– Оказалось, возможно. Он в ботинках своих чёрных – три удара в ногу, в одну точку, тот падает на колено, и один удар ботинком в голову, только сопли кровавые разлетелись.

– А второго?

– Вертушкой в голову, тот даже не шелохнулся после. Пришлось уходить, я понял тогда, что у него обострение. Мы поехали к Серёге на хату. Гулять. Девок подцепили, и, чтобы Андрюха ничего больше не наворочал, санитаров вызвали, а соседи – ментов. Ну, извините, милицию.

– Наумов тебе друг? – перебил его Вяземский.

– Ну, да.

– А ты был у него в больнице?

– Нет.

– А Серёга?

– Нет.