Ограбить Императора

Василий вышел из салона и, поставив саквояж на землю, открыл его. Саквояж был набит ювелирными украшениями, которые сделали бы честь любому царствующему дому. Среди них были диадемы, украшенные изумрудами, перстни с крупными бриллиантами, рубиновые ожерелья. В сравнении с этими изделиями даже пещера Аладдина выглядела всего лишь убогой лавкой старьевщика. Выбрав из саквояжа перстень с ярко-синим сапфиром, Большаков надел его на безымянный палец и подставил под солнечный луч. Крохотные молнии, растерянно поблуждав внутри камня, поломанными рассеивающимися линиями окрасили ладонь. Вдоволь налюбовавшись свечениями, Василий бережно стянул перстень с пальца и положил в глубокий карман пальто. Товарищи не поймут, если он начнет выставлять перстень напоказ. Затем так же в карман пальто перекочевало бриллиантовое ожерелье. Он вытащил еще три броши: одну комбинированную, на платиновом основании, украшенную чередованием изумрудов с бриллиантами, и две золотые, в одну из которых был вставлен крупный александрит, а в другую – большая благородная фиолетовая шпинель в окружении алмазных капелек. Содержимое саквояжа как будто бы даже не уменьшилось.

Распихав украшения по карманам, Василий аккуратно защелкнул саквояж. Забравшись в салон, он сказал:

– Трогай.

– Куда мы едем, товарищ Большаков? – спросил водитель.

– А у нас одна дорога, Прокопий. Давай в ЧК, на Гороховую, надо же определить дамочку на постой, а потом меня подкинешь по одному адресу. Человечка повидать надо.

– Понял, товарищ Большаков!

Прошло уже несколько часов, а Большаков не давал о себе знать. Спиридон Полуянов тоже не звонил, и это было странно. Не выдержав, Урицкий подошел к телефону и произнес:

– Барышня, соедините меня с уполномоченным Полуяновым.

Через минуту в трубке прозвучал знакомый голос:

– Слушаю.

– Здравствуй, Спиридон, ты чего не звонишь? Как там Фаберже?

– Я его отпустил, – спокойно сообщил Спиридон Полуянов.

– Что значит, отпустил? – невольно ахнул Урицкий. – Я же сказал, проверить его вещи. Этого требует революционное время.

– Товарищ Урицкий, у него был дипломатический паспорт, я просто не имел права… Дело могло закончиться международным скандалом, – оправдывался Полуянов.

– Вы меня плохо слышите, товарищ Полуянов? Может, вам не нравится место, куда поставила вас партия? Так мы это быстро поправим.

– Я все понял, товарищ Урицкий.

– Вот и славно. Только еще раз предупреждаю: все должно быть проделано в высшей степени деликатно. Вы меня хорошо понимаете?

– Да, товарищ Урицкий.

– Вот и славно. Жду ваших сообщений.

Полуянов положил трубку и хмуро посмотрел на заместителя.

– Как тебе это? Обыскать дипкурьера, и чтобы было в высшей степени дипломатично. Задал товарищ Урицкий мне задачу. На фронте оно как-то попроще было: знай круши себе вражину саблей направо и налево!

Неожиданно зазвонил телефон.

– Полуянов у аппарата.

– Карл Фаберже у пропускного пункта.

– У пропускного пункта?… Та-ак… Документы в порядке, знаю, сам подписывал… Скажи ему, что нужно немного обождать. Возникли некоторые формальности. Все! – Положив трубку, он подхватил шинель, висевшую на вешалке, и заторопился к выходу: – Ну, чего сидим? Выходим!

Расставшись с Амалией, Карл Фаберже неторопливо зашагал в сторону пропускного пункта. Из головы не выходил состоявшийся разговор и поспешные обещания. Нечаянная встреча и столь же стремительное расставание ранили неожиданно больно и оставили на его дряхлеющем сердце еще одну кровавую зарубку. Амалия была чуточку грустна, но оставалась по-прежнему молодой и привлекательной, что не скажешь про него, настоящую развалину, который едва ли не через силу передвигает ноги. Карла Густавовича пробирал холод при мысли о том, что это была их последняя встреча. Вряд ли их пути когда-нибудь пересекутся: им не суждено встретиться ни в России, ни тем более за границей, потому что четкого представления о том, чем он будет заниматься дальше, у него не имелось. В настоящее время он походил всего лишь на щепку от некогда огромного корабля, потерпевшего крушение: куда прибьет его волна, там и будет его дом на оставшийся срок.

В городе ему делать больше нечего. Оставалось лишь перейти мост, чтобы добраться до родственников в Нарве, где он может отыскать хотя бы нечто отдаленно напоминающее семейный угол.

Карл Густавович вышел к мосту, у которого стояли два красноармейца, и, показав предписание с паспортом, сказал:

– Надеюсь, сейчас все в порядке? Мне нужно перейти на ту сторону. Я – английский дипкурьер.

Красноармеец взял паспорт и, всматриваясь в проставленные печати, аккуратно перелистал страницы.

– Гражданин Фаберже? – с интересом спросил он.

– Да… Вас что-то настораживает?

Посмотрев на стоящего рядом красноармейца, молоденького, почти мальчика, с белыми бровями, сливающимися с мраморной кожей, часовой распорядился:

– Иди… Скажи, что тут гражданин Фаберже объявился.

– Слушаюсь, – охотно отозвался красноармеец и заторопился в двухэтажный домик.