Огонь в затемненном городе

— Это курица, — сказал я решительно. — Моя личная курица Кыка. Никакого отношения к другим беженцам она не имеет.

Усатый что-то проворчал.

Мама смотрела на меня удивленно. Я не сказал бы, что взгляд ее был сердитым. Скорее она глядела с интересом.

— Валяйте, — сказал усатый.

Мы тронулись дальше.

Когда проехали мост, мама спросила:

— Где же ты собираешься держать эту курицу?

Я немного подумал и сказал очень тихо:

Надеялся, что в сарае… Да, я думаю, что ее место в сарае.

Часа через два показался город.

Я почувствовал нетерпение, но лошадь двигалась шагом. Мне хотелось скорее попасть домой. Хотелось скорее увидеть, как там все.

«Наверно, все по-прежнему, — думал я. — И одновременно все иначе, чем раньше».

Я подумал о том, что отца теперь нет дома и что это обстоятельство теперь все меняет.

Мне вспомнилось, что отец написал:

«Смотри не вешай носа!»

А мне все-таки было грустно.

У меня есть мама. Есть бабушка. Есть курица Кыка. А отец?

Вот я и затосковал.

МОЙ ДРУГ ОЛЕВ

Теперь настала пора рассказать о моем друге Олеве.

Мы познакомились с Олевом еще в первом классе. В третьем классе мы сели за одну парту, и с тех пор так и сидим вместе.

На основе личных наблюдений я пришел к выводу, что фундамент дружбы — общие интересы. Так и у нас с Олевом — мы оба собираем марки, любим много читать, занимаемся спортом и играем в шахматы. Я играю в шахматы чуть сильнее Олева, но зато его рекордный результат в прыжках в длину на девять сантиметров лучше моего. Кроме того, у каждого из нас есть особые интересы. Это вполне естественно, потому что не могут же два разных человека иметь совершенно одинаковые интересы. Это даже хорошо, когда друзья в некотором смысле дополняют друг друга.

Особое увлечение Олева — техника. Он изучает различные книги по технике и намеревается сам собрать себе радиоприемник, если достанет все необходимые детали.

Я же, наоборот, увлекаюсь естествознанием. Особенно интересуюсь живыми формами природы — зверями и птицами, за поведением которых я неоднократно вел наблюдения. Но и гербарий у меня довольно большой.

И делается просто стыдно, как подумаешь, до чего глупо мы поссорились с Олевом перед моим отъездом в деревню.

Случилось это так.

Мы вдвоем играли шахматный матч из пяти партий на звание чемпиона.

В первой партии, играя белыми, я эффектно разбил королевский фланг Олева и принудил его сдаться уже в миттельшпиле. Во второй партии я продемонстрировал филигранную технику игры в эндшпиле и провел две пешки в ферзи, что, конечно, заставило моего противника признать себя побежденным. Но третья партия явилась поворотной. Играя белыми, я провел дебют пассивно и позволил черным захватить инициативу. На доске возникло довольно спертое положение. Олев думал очень долго; я чувствовал, что начинаю уставать и стал нервничать. Неожиданно Олев подставил коня, но я заметил это поздно, уже сделав другой ход. Из-за этого зевка я еще больше разнервничался, продолжал играть как-то беспланово, проиграл две пешки, а затем и партию. Во время четвертой партии я не смог еще как следует собраться с духом после предыдущего поражения. Оказалось достаточно маленькой невнимательности — я просмотрел комбинацию и вынужден был отдать фигуру за две пешки. Олев играл точно и реализовал свое превосходство.

Пятая партия была решающей.

Нервы у нас обоих были напряжены.

Оба играли осторожно.

Наконец, в партии возникло сложное положение: во избежание неприятностей Олев должен был рокироваться, а я уже видел, что после рокировки мое положение станет тяжелым.

Олев думал. И наконец… он рокировался.

Но он пошел сначала ладьей и только потом королем.

— Поставь короля на место, — сказал я сухо. — Будет считаться только ход ладьей.

Олев непонимающе глядел на меня.

Я встал из-за стола, взял с полки учебник шахматной игры Вельдемана и прочел оттуда излишне громким голосом:

— «Если при рокировке ходят сначала ладьей, противник имеет право потребовать, чтобы действительным считался только ход ладьей, без рокировки»[1].

Лицо Олева выражало самое неподдельное изумление.

— Я даже понятия об этом не имел, — сказал он.

— Кстати, — продолжал я безжалостно, — здесь же сказано, что «незнание техники рокировки стоило Паулю Шмидту в 1933 титула чемпиона Эстонии. По требованию противника был признан действительным только ход ладьей, и, проиграв эту партию, Шмидт лишился очка, необходимого ему, чтобы стать чемпионом».

На этом можно было бы кончить цитирование Вельдемана, но где-то в, глубине души я чувствовал, что мое теперешнее поведение все-таки требует еще некоторого обоснования, поэтому продолжал в том же духе: