Огонь в затемненном городе

— Видишь ли, дорогой мой, вот этого-то я как раз и не знаю, — говорила хозяйка квартиры, сверля меня своими круглыми внимательными глазами. — Кажется, куда-то в деревню они переехали. Да, тут они были и жили как мышки, одно удовольствие держать таких постояльцев. И кухней они не так уж много пользовались, и электричества почти не жгли. Милые были, чистые люди. Я сама тут тоже иной раз раскидываю мозгами, куда бы это они могли переехать. Но моя старушечья голова не может додуматься до этого так просто. Вовремя, вишь ли, не догадалась спросить. В суете переезда просто вылетело из головы.

Я понял, что не имеет смысла расспрашивать дальше. Очевидно, мать Хельдура хотела сохранить в тайне их новое местожительство, а эта хозяйка квартиры явно умеет соблюдать конспирацию не хуже нас с Олевом. С легкой грустью я подумал, что едва ли в нашем городе кто-нибудь ощущает отсутствие Хельдура. Приехал. Был новичком. И уехал. Почему он приехал или почему он уехал — это никого не интересовало. Никто даже не догадывается, что он со своей матерью бежит, как затравленный зверь, с одного места на другое, хотя не сделал ничего дурного, как говорится, даже мухи не обидел. Судьба крушит человеческие жизни! Судьба? Нет, не то слово. Нацисты — вот кто разрушил нашу жизнь.

И ни один человек не знает, как долго еще будет длиться эта бойня. Что благодаря какому-то чуду война кончится раньше чем через два года, — в это никто не верит. Правда, под Москвой и Ленинградом немцы топчутся на месте, но на юге они снова начали продвигаться вперед. В газетах пишут каждый день, какое огромное количество советских танков уничтожают на фронте. Конечно, фашистским сообщениям нельзя верить. Немцы безусловно здорово врут. Рассказывали, что на основе немецких официальных сообщений кто-то подсчитал, сколько красноармейцев уже убито на войне или попало в плен. Получилось столько, что у нас в Советском Союзе уже больше не осталось в живых ни одного мужчины. И с уничтоженными танками дело обстоит, очевидно, так же.

Все же немцы продвигаются вперед. У них еще есть силы, И похоже, что пройдет немало времени, прежде чем эти силы будут сломлены.

После вступительных экзаменов в гимназии у меня начались каникулы. Правда, назвать это отдыхом нельзя. Дело в том, что я вынужден был наняться на работу, так как весной появилось распоряжение директории[5] просвещения, что все гимназисты и учащиеся профшкол обязаны летом работать в сельском хозяйстве. Кто осенью не представит соответствующую справку, будет исключен из гимназии. Такую работу в сельском хозяйстве называют вспомогательной службой.

Конечно, я мог бы отправиться на вспомогательную службу в деревню к тете. Там этого сельского хозяйства больше чем достаточно. Но у меня появилась возможность устроиться в городе возчиком в детский сад. Директорша этого детского сада хорошая знакомая моей мамы; она-то и взяла меня на работу.

В двенадцати километрах от города детский сад имеет подсобное хозяйство. Фактически это просто маленький хутор, который как-то там арендуется детским садом. В погребе подсобного хозяйства хранятся картошка, морковь, брюква и другие овощи, которые я должен возить на тележке с лошадью в город, чтобы, несмотря на тяжкое военное время, хоть как-то поддержать питание детей.

Жалование я получаю натурой. Это значит, что мне платят не деньгами, а теми же самыми овощами, которые я вожу для детей в город. По особому соглашению мне еще дают немного зерна, чтобы я мог кормить Кыку. Осенью детский сад выдаст мне справку, что я проработал необходимое время в сельском хозяйстве.

Лошадь у меня не бог весть какой рысак. Это уже пожилое животное, и в задних ногах у него будто бы легкий ревматизм. Но если она начинает бежать, то может протрусить километр-другой, и ничего особенного с нею не случается. Она не лезет кусаться и, что самое главное, даже не шевелит ушами, когда навстречу случается автомобиль. По-моему, нынче, в эпоху техники, нам нужны именно такие лошади, которые не боятся машин.

Тележка, честно говоря, довольно нелепая. Кузов тележки представляет собою ящик, обитый желтой жестью и установленный гораздо выше, чем кузова обычных тележек. Перед этим ящиком, сразу же позади лошади, высокое сиденье, которое из добрых чувств можно было бы назвать облучком. По бокам с обеих сторон на ящике написано синими печатными буквами: «Бохман и сын». Очевидно, тележка когда-то принадлежала торговцу Бохману и его сыну, которые возили на ней свои товары.

Эта надпись — «Бохман и сын» — единственное, что меня несколько огорчает в моей возницкой должности. Сейчас объясню почему.

Однажды, возвращаясь в город с грузом картофеля, я заметил на улице Гуйдо и Атса. Читатель, наверно, догадался, что они, естественно, также заметили меня.

— Эй, хозяин, подвези! — крикнул Гуйдо.

Я не придумал ничего другого, как многозначительно пошевелить кнутом.

Но тут Атс пояснил:

— Никакой это не хозяин. Ты читай на тележке — это же мальчик Бохмана!

— А где же старый Бохман? — спросил Гуйдо.

Атс ответил вместо меня: