Огонь в затемненном городе

Гектор не принадлежит к числу тех собак, которые уже издалека предупреждают о своем приближении громким лаем и тем самым дают противнику возможность предпринять что-то для своей защиты. Нет, Гектор молча и неожиданно бросается на своего противника. Так было и теперь. Прежде всего я услышал, как немец приглушенно вскрикнул и выругался, и только после этого раздалось злое рычание Гектора.

Я знал, что Гектор имеет привычку нападать со спины, и был уверен, что он «ущипнул» немца за то же самое место, за какое немец ущипнул меня во время футбола. Даю голову на отсечение, что Гектор «ущипнул» гораздо больнее. Щипок немца был унизительным, он оставил след в моей душе. Гектор же должен был оставить такой след, который можно будет увидеть даже невооруженным глазом.

Затем послышался выстрел из револьвера. Это уже нашим планом не предусматривалось. Но, к счастью, немец явно промахнулся, потому что Гектор зарычал еще яростнее.

Мне стало страшно. Я, естественно, знал, что настоящий револьвер — это не самопал, который после каждого выстрела приходится заряжать в комнате. Я ждал в любой момент нового выстрела и боялся, что в этот раз немец не промахнется. Правда, я терпеть не мог Гектора, но все же не желал смерти невинному животному.

Однако нового выстрела не последовало. Вместо этого с крыльца послышался голос домохозяина. Он рявкнул на Гектора так, что немцу не пришлось больше стрелять.

Затем немец закричал что-то домохозяину, потом хлопнула калитка, и на этом все кончилось.

Я метнулся в дальний угол двора, потому что было ясно — хозяин пойдет сажать Гектора на цепь, перелез через забор и чужими дворами выбрался на улицу, где, наконец, встретился с Олевом.

— Все было как по нотам, — сказал Олев. — Номер первый не бежал, а прямо-таки летел.

— А как он… какой у него был вид?

— Штаны немного разодраны. И держался рукой за задницу.

На следующий день Олев записал в тетрадку:

«Операция «Гектор» успешно проведена в жизнь. Немец № 1 наказан. Дело закончено».

И я тоже могу уже закончить эту главу, потому что о немце № 1 мне действительно больше нечего рассказать. Мы больше никогда его не видели.

СТОЛКНОВЕНИЕ С ГУЙДО

Однажды, направляясь к Олеву, я случайно встретился на улице с Гуйдо. Гуйдо — парень из нашего класса. Мы с ним никогда не были друзьями, но сейчас все же остановились по-говорить, потому что ведь мы знали друг друга уже пять лет и с весны не виделись.

— Ты слышал, скоро начнутся занятия в школе? — спросил Гуйдо.

Нет, я ничего об этом не слышал. Дело в том, что вскоре после прихода немцев в нашей школе устроили военный госпиталь. Под соснами на школьном дворе, где раньше мы играли во время перемен, теперь разгуливали раненые немцы— у кого рука на перевязи, у кого костыли под мышками. Разгуливали, дыша озоном, словно у себя дома, а мы не знали, попадем ли когда-нибудь к себе в школу, чтобы продолжать учение, или считается, что мы уже достаточно образованные. Потому что много ли школьной премудрости надо порабощенному народу! Достаточно, если сумеешь прочитать «Ээсти сына»![3] Но, вишь ты, Гуйдо говорит, что занятия в школе скоро начнутся.

— Интересно, где же тогда будут зализывать свои раны эти немцы? — поинтересовался я. — Госпиталь переводят в другое место, что ли?

— Ну, — сказал Гуйдо вдруг очень важно, — как бы там ни было, немцы с честью заслужили свой отдых. И вовсе не госпиталь, а школу переведут в другое место.

Он сказал, что обе городские начальные школы и гимназия будут заниматься в одном помещении — в здании первой начальной школы.

— Как же так? — изумился я. — Три больших школы в одном маленьком доме! Они могли бы, по крайней мере, дать нам здание гимназии.

— Нам следует понять, что сейчас каждый из нас должен принести жертвы, — сказал Гуйдо. — Мы будем учиться в три смены. Кроме того, сокращается продолжительность урока, а вся учебная программа форсируется.

Точно так он и сказал. Словно бог знает какой важный чиновник оккупационных властей. На самом деле чиновником оккупационных властей был его отец, который служил в городском управлении. От отца Гуйдо и узнал все новости. Но кем бы там ни был его отец, сейчас передо мной стоял Гуйдо. И я вдруг почувствовал: слова его делаются мне все противнее и противнее. Признаюсь, как нормальный человек со слабостями и недостатками, я в глубине души не имел ничего против укороченного урока и форсированной программы. Но у меня вовсе не было желания приносить какие-либо жертвы ради оккупантов, а главное, мне не нравилось, что Гуйдо говорил словно нацист.

— Знаешь, Гуйдо, — вдруг сказал я решительно, — у меня такое чувство, что следует дать тебе, не сходя с места, форсированный урок.

Гуйдо не сразу понял и глядел на меня в замешательстве. Поэтому я счел необходимым пояснить:

— Я имею в виду небольшую взбучку.

— Ого! — сказал Гуйдо тоном, который вовсе не был дружелюбным.

— В отличие от школьных уроков, продолжительность взбучки сокращена не будет, — уточнил я.