Огонь неугасимый

— И кто бы мог подумать… га… Зять Уразметова!.. Чем так обидеть человека, лучше бы своим автомобилем задавил его… Нет, я не я буду, если сию же минуту не отправлюсь к нему. Я ему в глаза грохну, кто он такой! Это для других он директор, а для меня… Он меня отцом называет, а коли так, — пусть соизволит выслушать отцовское слово!

Иштуган слышал уже на заводе об этой злополучной встрече, но не придал этому особого значения. Почел за стариковскую придирку. Старики в этом отношении, как дети, чуть что не по-ихнему — смотришь, уж и в обиду ударились.

— Послушай, отец, а может, это простое недоразумение?

Сулейман-абзы, воспринимавший всякую обиду, нанесенную Матвею Яковлевичу, как свою собственную, вскипел:

— Недоразумение?! Га… хорошенькое недоразумение. Говорить с человеком и не узнать его… Тысячу лет, что ли, прошло, как они не виделись?

— Что за спор? — спросила, распахивая обе половинки двери, Гульчира. Она только что вернулась с учебы и завязывала нарядно вышитый девичий передник. На смуглом лице ее сияла улыбка.

Увидев дочь, Сулейман-абзы тотчас умолк. Иштуган объяснил сестре, чем расстроен отец.

— Что ж, отец, удивляться, он ведь и к нам еще не заглядывал, — без особого огорчения, все так же сияя улыбкой, сказала Гульчира.

Но Сулейман не собирался сводить это дело к простому недоразумению.

— Мы, дочка, другая статья. Мы свои люди, придет время — сочтемся, а Матвей Яковлич…

— А за это, отец, прежде всего тебя следовало бы побранить. То все вместе-вместе, а в самый нужный момент оставил его одного.

Старый Сулейман молча с укоризной посмотрел на дочь.

— Да, будь я там!.. — сжал он кулаки.

Иштуган с Гульчирой растерянно переглянулись, увидев, как страшно изменился в лице их отец. Но Сулейман, переборов себя, опустил сжатые кулаки и сказал как только мог тише:

— Ладно, сынок, спроси, о чем хотел посоветоваться, и кончим на этом… Сейчас невестка вернется. А ты, Гульчира, иди накрой на стол.

Иштуган подождал, чтобы отец немного успокоился, и стал объяснять устройство приспособления, которое надумал. Хлопнула наружная дверь. Пробежала Нурия, и тотчас по коридору разнесся ее звонкий радостный голос:

— Марьям-апа вернулась!

Иштуган, выйдя навстречу жене, помог ей снять пальто. Стесняясь ли своего положения — она была в широкой блузе, какие носят беременные женщины, — или потому, что устала, поднимаясь по лестнице, Марьям не зашла в свою комнату, где сидел свекор, а прошла на кухню, к девушкам.

Сулейман, с большим уважением относившийся к невестке, частенько говаривал своим дочерям наполовину в шутку, наполовину всерьез:

— Смотрите вы у меня, Сулейманова кровь, знаю я вас — на камень наступите, и из того воду выжмете… Если хоть пальцем тронете невестку, даю одну из своих голов на отсечение, не ждать вам от меня добра.

Когда Марьям забеременела, Сулейман еще внимательнее, еще бережнее стал относиться к невестке.

— Га!.. И мне пора стать наконец дедушкой, отрастить бороду. Мать ваша так и померла, не увидев в своем доме внуков. Ну, уж я — то не умру… дождусь внука. Мне внук во как нужен.

Но первые два ребенка Марьям умерли, едва появившись на свет. Потому Сулейман теперь не очень шумел, но в душе мечтал, чтобы невестка народила ему мальчиков, которые ввели бы рабочую династию Уразметовых в коммунизм, мечтал, пока жив, заложить в их души необходимую «рабочую закалку».

За стол семья Уразметовых села, как всегда, в полном сборе. Перебрасываясь заводскими новостями, ели традиционную татарскую лапшу. Усерднее других отдавал должное стряпне Нурии Ильмурза. Нурия, сияя от удовольствия, то и дело подливала ему лапши в тарелку.

Сулейман, любивший обычно посидеть за столом, — это был единственный час, когда он видел всех своих детей вместе, — сегодня торопился скорее кончить с обедом. Переодевшись, он ушел.

— Пошел учить уму-разуму джизни, — сказал, посмеиваясь, Ильмурза. — Читайте молитвы, не то вернется и спать нам не даст.

Но никто не подхватил его шутки. А Нурия, когда ушли старшие, сказала Ильмурзе, собирая посуду:

— Не смей насмехаться над отцом, за собой лучше смотри, буфетчик.

Ковыряя в зубах зубочисткой, Ильмурза сказал с усмешечкой:

— Э-э, сестренка, тебя замуж не возьмут, непорядок на столе! — И пошел на кухню следом за мгновенно зардевшейся Нурией, которой пришлось вернуться за забытой на столе ложкой. — Не сердись, Нурия, — не унимался он, хоть и видел, что сестра дуется на него. — Пойдешь со мной в кино? А то, хочешь, куплю билет в кукольный театр.

Когда Ильмурзе хотелось позлить Нурию, он обязательно говорил о кукольном театре, чтобы подчеркнуть, что она еще ребенок в его глазах.

— В кукольный театр!.. В медвежий цирк с удовольствием пошла бы, только билеты купи. А то все обещаниями отделываешься!.. — И, поцеловав Марьям, наливавшую горячую воду, чтобы мыть посуду, и сказав, что справится одна, Нурия чуть не насильно увела невестку из кухни.

— Иди отдохни, Марьям-апа. Устала…

Ильмурза курил у открытой форточки.