Огонь неугасимый

Вечернее небо дышало чистой умиротворенностью. Только у пылающего горизонта плыло огромное облако, точно сказочный дракон, стремящийся проглотить солнце. Вот его страшная голова и крокодилья пасть, в которой сейчас сгинет багровеющее солнце. Сгинуло. И облако набрякло, раздулось и, точно сытый зверь, лениво потягивается, медленно уползая дальше. Вот дракон расправляет крылья. Не пройдет и двух-трех минут, и он навсегда унесет с собой солнце. Тогда мир погрузится в вечную тьму.

С тяжестью на сердце торопливо шагала Марьям по людным улицам.

Иштуган обрадованно бросился навстречу жене. Повалившись, обессиленная, на диван, Марьям все рассказала мужу. По мере того как она говорила, радость на лице Иштугана медленно гасла.

— Ты меня ошеломила, Марьям.

— Я сама ошеломлена. Думала, хоть ты меня ободришь.

Оба притихли. В зале Нурия тихонько наигрывала на пианино что-то из Салиха Сайдашева[23]. Музыка, лившаяся, казалось, откуда-то издалека, проникала в душу, Прислонившись к плечу мужа, Марьям вдруг заплакала.

4

С неделю Иштуган Уразметов ходил без работы и всю эту неделю не знал, куда деть себя. Утром, когда уходили на работу отец, жена, сестра, ему безмерно тяжело было непривычное одиночество в пустом доме. Чтобы не поддаться невеселым мыслям, он просматривал учебники — старался пораньше отделаться от задания заочного института, рассчитывал детали своего полуавтомата, который готовил в качестве дипломной работы. Занимался и вибрацией. Все же в этом состоянии утерянного покоя он не мог надолго сосредоточиться на одном деле, и неделю эту Иштуган считал для себя потерянной.

Не обошлось и без стычек с отцом, — отец был недоволен и тем, что сын не хочет выйти на работу в ремонтный цех, и тем, что судится с директором. Наконец по решению суда его восстановили на прежней работе с оплатой вынужденного прогула. На партбюро Муртазину сделали предупреждение.

Вернувшись снова в цех, Иштуган ощутил, как соскучился по своему станку, по своему рабочему месту, очень скоро увлекся работой, и угнетавшие его мутные, как осенняя дождевая лужа, чувства понемногу рассеялись.

Несколько дней подряд он пробовал обрабатывать валы различными резцами, то на одной, то на другой скорости, с различной толщиной и шириной стружки. Составил схемы прогиба детали, износа резцов, испытал и сравнил разные методы гашения вибрации. Блеснула, как ночная зарница, догадка, и Иштуган, как рыбак, у которого начал дергаться поплавок, забыл обо всем на свете. Даже неприятности, случившиеся с женой, не могли оторвать его от зарождающейся, неясной еще мысли, приманчивым огоньком замаячившей вдали.

Вернулся он домой в приподнятом настроении и, вытащив свои старые материалы о вибрации, зарылся в расчетах, заглянул в присланные профессором и взятые из библиотеки книги. И сверкнувшая зарницей догадка поманила его с новой силой.

Иштуган и не заметил, как долго просидел он в раздумье. Вышел на кухню и закурил. Потом снова склонился над столом, сделал повторные расчеты и опять вышел курить.

В механическом цехе сегодня проводили производственное совещание, — отец задержался и приустал. Но все же, поужинав, не утерпел, зашел к Иштугану.

— Вибрацией занят, сынок? — движением головы показал Сулейман на бумаги.

— Да, отец, и так мы здорово задержались с этим делом.

— Га, задержались… Ты, сынок, того… не те слова начал говорить. Она, эта вибрация, каждый день вытягивает из меня жилы, проклятая. Попробуй тут забыть. Чуть увеличил скорость, — она тут как тут, змея ядовитая.

— А ты не очень спеши, отец, — Иштуган улыбнулся уголком рта, — лучше дело будет.

— Га, все уйдут вперед, а я — в хвосте… Нет, не бывало такого и не будет. Против естества своего не попрешь, сынок. Люблю скакать впереди.

Пока Сулейман сыпал эти привычные для него слова, глазами он с жадностью оглядел разложенные на столе бумаги. За долгие годы у него выработался почти безошибочный нюх, по каким-то неуловимым подробностям он схватывал затаенные мысли Иштугана. И сегодня при первом же взгляде уловил, что у сына что-то припасено для него.

Иштуган положил перед отцом схему отжатия детали при гашении вибрации. Сулейман быстро сходил к себе за очками и, водя толстым шершавым пальцем по бумаге, начал сам сравнивать цифры, перебрасываясь с сыном короткими замечаниями.

— Га, — сказал он, — тут как в зеркале. Кажется мне… — он почесал свою черную бородку, — эти методы… как их… гашения вибрации путем уменьшения и увеличения скорости резания более стоящие, а? Смотри, кривая как падает.

— Падает-то падает, отец, но для чего ты борешься с вибрацией? Уменьшим скорость резания — вибрация меньше, но и выработка твоя тоже снижается. На это ведь ты не пойдешь.

— Конечно, не пойду.

— Значит, этот метод не годится.

— Да, не годится, — упавшим голосом согласился Сулейман.

— Пока что у нас один путь гашения вибрации — путем увеличения скорости…

— А он дает что-нибудь дельное?

— Не могу еще определенно сказать.

— А-а, — протянул Сулейман. Его интерес явно падал. Он подосадовал, что на этот раз нюх подвел его: не было сегодня у сына находок.