Огонь неугасимый

Гости уже успели порядком захмелеть. Речи и песни, вперебивку по-татарски и по-русски, обрывались на полуслове. Кто-то лез целоваться с соседями.

— Милый, люблю я тебя, агла… агла-этдин-абзы, ей-ей. Провалиться мне на этом месте, люблю, голову готов сунуть за тебя в каменный мешок. Нужно — тонну, две… хоть вагон… Не сам наживал, а отцовское, так сказать, не жалко, бери, бери, сколько душе угодно.

Когда сосед попытался ладонью прикрыть рот не в меру разболтавшемуся говоруну, тот еще сильнее заорал:

— Не затыка-ай мне рот, агла-этдин-абзы… Ты кто такой? Мы одного поля ягода. Честное слово, и так… хватает… затыкателей… ртов…

Аллахияр Худайбердин, сидевший у самых дверей, привалившись грудью к столу, повторял, хотя его уже никто не слушал:

— Горько! Горько!

С каждым его выкриком женщины помоложе испуганно жались к своим мужьям.

— И зачем только посадили этого идиота за стол? — шептались женщины. — Ему место в сумасшедшем доме.

— Тсс! Знаете, кто он такой?

— Кто?

— Младший сын бывшего казанского миллионера Худайбердина.

— Этот идиот?

— Тсс!

Аллахияр поднял голову, вытаращил мутные глаза, — не то расслышал, о чем шептались, не то просто так. Губы, щеки у него блестели от гусиного жира.

— Горько! — рявкнул он и, оскалив зубы, расхохотался. Дикий смех сменился шалой песней:

Отца я зарезал, и мать я убил,
Родную сестренку в реке утопил.
Пропащий я парень!
Эх, руки дрожат…
А месяцы мчатся,
А годы летят…

Аллахияра увели, и сразу стало как-то тихо. Остановилась и пластинка.

— Если не затруднит, принесли бы дамам лимонаду, — сказал Рауф хозяину дома, который не отходил от него.

— Сию минуту. — Хисами заспешил на кухню.

— Сам не догадается, пока не напомнишь, — сказал Рауф Идмас.

— С таким кавалером не заскучаешь.

— Смотрите, не приревновал бы муж, — отшутился Рауф.

— Фи, — сделала гримасу Идмас, явно подражая Шамсии. — Он не умеет.

— Ни за что не поверю, чтобы у такой красивой ханум муж был грубиян. Вы просто клевещете на него. Я слышал о товарище Акчурине, что он солидный инженер.

— Нет, нет, не говорите. Помогает разным мальчишкам завоевывать славу. Все расчеты, все чертежи делает за них.

— Значит, ваш муж очень скромный человек. А скромность, говорят, украшает человека.

— Это все пустые слова, Рауф Ситдикович. Ведь хочется пожить по-людски. Жизнь дважды не дается. А дни проходят быстролетно, текут, как вода. Иногда подумаешь — и сердце заноет: что наша жизнь? Утром вставай и беги на работу, вечером думай о том, как бы не проспать утром. Дни пролетают бесследно, и счастья не видишь. Светлым будущим утешайся!.. А может, мне не суждено его увидеть, может, я сегодня хочу жить, сейчас!..

Рауф вкрадчиво улыбнулся.

— Помнится, я где-то читал изречение: «Жить нужно сегодняшним днем, вчерашний и завтрашний день не имеют никакого значения в земном календаре».

— А я считала, что я одна так думаю, — обрадовалась Идмас.

— Нет, это умная и очень древняя философия, философия тех, кто знает, что жизнь дана для наслаждения, Идмас-ханум, — сказал Рауф и вдруг спросил: — На пианино играете?

— Вы, кажется, за один вечер успели узнать все мои слабости. Это уж слишком, — пригрозила пальцем Идмас.

— Вы такая искусная актриса, что не только за один вечер, за тысячу вечеров не познаешь вас, всего богатства оттенков вашей натуры. В вас есть что-то от большого драгоценного камня. Каждая грань — новые переливы.

Они подошли к пианино. Идмас тонкими холеными пальцами с ярко-красными ногтями пробежала по клавишам и поморщилась.

— Даже настроить не сумели.

— В этом доме и играющих-то нет, — усмехнулся Рауф.

— Добро портят, — сказала Идмас.

Идмас заиграла один из любимых своих романсов. Рауф приятным голосом запел по-русски.

Женщины, не в силах скрыть свою зависть, продолжали перешептываться.

— Посмотрите, до чего она жеманится, эта кокетка. Выше колена задрала свою модную юбчонку. Умрешь со стыда.

— И он тоже хорош гусь… Мне рассказывал осведомленный человек. Не так давно жена за то, что он изменил ей, вымыла ему волосы ореховой золой. После этого, говорят, он и начал плешиветь…

— Неужели в ореховой золе такая сила? — поинтересовалась одна из женщин и покосилась на своего мужа.

— Если вру, пусть все эти закуски камнем застрянут в моем горле!

— И это с профессором такое случилось?

— Профессор!.. Бродяга полосатый. Посмотрите ему в глаза, — наглые, как у крысы.

Через некоторое время Рауф, попросив извинения у Идмас, вышел. За ним потянулись Маркел Генрихович и Хисами.

— Пожалуйте сюда, — позвал Хисами, открывая дверь в смежную комнату без окон.

Рауф выглянул и, никого не увидев поблизости, захлопнул дверь.

— Сегодня из Узбекистана прибыли двое, — доверительно прошептал он Зубкову. — Просят два вагона досок. Расплачиваются тут же.

— Нет, сейчас это невозможно.

— Подумай… Вы же строите дома. Наверное, и доски есть. Забракуйте как-нибудь. Это ведь можно сделать законным путем. Пусть состоится решение суда, тогда нетрудно и списать.

— С судом играть опасно.