Огни в долине

— Надо. За этим и пришел к тебе. Ты знаешь, что на «Таежной» тоже началась реконструкция. Естественно, пока меняем оборудование, добыча золота снижается, а значит, снижаются и заработки, нет премий и так далее. Карапетяну это не нравится. Он всячески тормозит работы Так что же это, я спрашиваю, не саботаж?

— Ашот Ованесович коммунист, и мы с него спросим, как с коммуниста.

— Вот-вот, надо спросить. Такого больше нельзя терпеть.

— Не кипятись, нервы у тебя пошаливают, директор. Не ты один, а мы все заинтересованы в том, чтобы прииск давал больше золота. И Карапетян тоже, уверен. Пусть даже ради собственной выгоды, но заинтересован. На ближайшем партийном собрании обсудим положение на «Таежной». Подготовься к докладу… — Неожиданно распахнулась дверь, и в комнату стремительно вошел Карапетян.

— Безобразие, секретарь! Издевательство!

— А! Легок на помине. Только не ругайся, Ашот Ованесович, поздоровайся лучше.

— Мне не до здоровья. Я скоро буду совсем больной. Новый директор живьем загонит меня в могилу.

— Пришел жаловаться на него? — Иван Иванович показал на Майского, стоявшего у окна.

Карапетян, когда вошел, не заметил директора и теперь почувствовал себя неловко, но быстро подавил замешательство и с прежним жаром заговорил:

— Он здесь! И это хорошо очень. На него! На товарища Майского. Здесь не найду правды, в трест буду жаловаться. Самому товарищу Громову. Пусть знает, что товарищ Майский не дает нам работать. Учти, секретарь, добычу золота «Таежная» снизила. Тебя за это тоже не будут гладить по голове. И меня не будут.

— Ага, — понимающе сказал Слепов и кивнул на директора. — А его будут?

— Не знаю, пусть сам думает, а я не хочу садиться в тюрьму.

— И не садись. Зачем?

— Лучше объясните, Ашот Ованесович, секретарю, почему замораживаете реконструкцию, — сам удивляясь своему спокойствию, сказал Майский, продолжая стоять у окна.

— Замораживаю?! Ты слышал? — Карапетян повернулся к Слепову: — Слышал? Карапетян замораживает. Ха-ха-ха! Скажи курицам, и они тоже будут смеяться. Сейчас он еще обзовет меня саботажником. Модное слово. Красивое. Пусть!

Начальник «Таежной» сдернул с головы шапку и с силой бросил ее на пол. Шапка упала к ногам Слепова. Тот поднял ее, щелчками сбил приставшие соринки и спокойно сказал:

— Хорошая шапка. Из дорогого каракуля. Зачем же бросать.

— Наплевать мне вокруг. Я буду уезжать домой. На Кавказ. На этом Урале только морозы. Зачем мне мерзнуть? У нас тоже есть шахты. И там уважают людей.

— И здесь уважают, — лицо Ивана Ивановича мгновенно сделалась строгим, даже жестким. Серые глаза, не мигая, смотрели на Карапетяна. — Возьми шапку, Ашот Ованесович, и больше не бросай. Разберемся на собрании. Коммунисты решат, кто из вас двух прав.

— Эх, секретарь! Думал, ты защитишь, а ты… — Ашот Ованесович схватил шапку и выбежал из комнаты.

Слепов усмехнулся.

— Не поедет он домой. Вот увидишь.

— Еще бы! Там таких денег не заработаешь.

— Но и тебе советую, Александр Васильевич, мягче относиться к людям.

— Нянчиться с такими? Я в няньки не гожусь, Иван Иванович. Шапку бросать не стану, но пока мне доверен прииск, каждый на нем будет честно делать свою работу. И саботажа, пусть даже неумышленного, не потерплю.

— Слушай, директор, сядь-ка вот здесь. Как говорится, посидим рядком да поговорим ладком. Расскажи, как идут дела на прииске в целом. Я с болезнью давно не бывал на шахтах. На днях поеду в Златогорск, Земцов вызывает, надо ему дать полную ясность, сказать все как есть. Может, смогу в чем-то помочь.

— Ты насчет драги пробивай, тянут они что-то. Обещали, а получается по поговорке: обещанного три года ждут. Драга — это главное. Ну, слушай и можешь кое-что записать, чтобы не забыть.

В этот день Майский собирался поехать на «Комсомольскую», но затянувшийся разговор с секретарем партийной ячейки спутал все планы. На «Комсомольской» не предполагалось серьезной реконструкции. Шахта эта была небольшая, и расширять ее не имело смысла, так как исследование показало полную бесперспективность подобной работы. «Комсомольская» давала столько золота, сколько могла. Работала на ней главным образом молодежь, а начальником был старый горняк Иван Григорьевич Рой. Человек спокойный, он привык пунктуально выполнять все, что ему скажут, но сам особого рвения, а тем более инициативы, не проявлял. К тому же у него был существенный порок: Ивана Григорьевича в гражданскую войну контузило и временами его одолевали тяжелые припадки эпилепсии. Хлопот с «Комсомольской» у Майского не было, шахта работала ровно. Сегодня он хотел узнать, не может ли Рой дать часть своих людей на «Таежную», и был почти уверен, что Иван Григорьевич даст их.

Немного взвинченный разговором со Слеповым и досадуя, что так хорошо продуманный план дня ломается, Майский направился на конный двор, где Федя давно запряг Пегаса. Он уже подходил к конному двору, когда его нагнал Данилка Пестряков. Парень запыхался и, несмотря на крепкий мороз, даже вспотел.

— Уф, товарищ директор, — Данилка набрал полную грудь воздуха. — Этого-того, вас Иван Тимофеич ищет. Очень нужно, говорит.