Огни в долине

Слушает музыку машины Семен Прокопьевич, изредка переговаривается со старшим машинистом Зеленухиным, посматривает на берег — не покажется ли кто на дороге. Редко бывают на драге гости. Приедет директор, Слепов заглянет, женка чья-нибудь — и все. Скучно драгерам. От скуки лениво переругиваются, беззлобно подшучивают друг над другом. По серому небу низко плывут тоже серые облака — тоскливые и холодные. Нет-нет да протянет утиная стая, то свертываясь на лету в клубок, то растягиваясь в неровную живую ленту.

С тех пор как он, Зубов, заменил на драге Тарасенко, все более заботит его машина. Он теперь отвечает за нее и за весь экипаж. Семен Прокопьевич один, семьи у него нет, нет и других забот. А когда-то была и жена — молодая, красивая, веселая. Души в ней не чаял. Славно жили. Вот только детей Катя не рожала, а так им обоим хотелось сына или дочку. Подумывали из детского дома взять приемыша и воспитывать, еще бы лучше жили, да нелепая смерть унесла Катю. В три дня скрутила ее болезнь, и остался Семен Прокопьевич один. На всю жизнь. Не захотел второй раз жениться, и представить не мог, чтобы ее место заняла другая женщина. Катя, бывало, говорила: если умру я первой, ты, Семушка, опять женись. Живой о живом думать должен. Но Семен Прокопьевич на этот счет свое мнение имел и вот уже двадцать лет бобылем живет. Все теперь для него в этой драге. То и дело что-нибудь придумывает, приспособления разные.

Многому научился у Остапа Игнатьевича, с благодарностью его вспоминает и всю жизнь помнить будет. Добрый был человек. Что же с ним такое приключилось? Как в воду канул драгер. Ехал-ехал и не доехал. Сколько ни искали, даже следов не нашли. Всем прииском ходили. Он, Зубов, тоже ходил. И сейчас, говорят, еще ищут, да что толку, — ясно, погиб человек.

Вся ответственность за драгу теперь на нем, на Семене Прокопьевиче. Хорошо, что Остап Игнатьевич успел подготовить его, опыт передать, а то некому было бы заменить драгера и пришлось бы ждать, когда другого пришлют. Таких специалистов не густо. Они сами на вес золота.

Зубов наклонился к переговорной трубе.

— Галактион Дмитрич, я в поселок поеду. За меня останешься.

— Поезжай, — ответил старший машинист Зеленухин. — Когда вернешься-то?

— Утром жди. Заночую в Зареченске.

— Табачку бы привез, а? И мыла духового.

— Ладно. А ты смотри, чтобы порядок был.

Роман Петухов — молодой парень с девичьим веснушчатым лицом, отвез Семена Прокопьевича на берег вместе с его велосипедом — чудо-машиной. Велосипед Зубов собрал сам из разного хлама — не очень красивый, зато ходкий. Выйдя на берег Зубов оседлал велосипед и покатил по зареченской дороге. Машина скрипела, подпрыгивая на камнях, но резво одолевала пригорки и еще резвее с них скатывалась. Семен Прокопьевич крутил педали, не глядя на дорогу: этот путь он проделывал не в первый раз и знал, что через два часа будет в поселке. Трижды слетала цепь, он досадливо спешивался, надевал ее, подтягивал и ехал дальше.

После последнего и самого трудного подъема увидел дома Зареченска. По улицам Шли старатели, те, что отработали смену. Разговаривали о каких-то своих делах, закуривали на ходу. В окнах уже светились огни. У клуба собиралась молодежь. Теперь там почти каждый день крутили фильмы с участием Гарри Пиля и Дугласа Фербенкса. Кумиром девчат, да и не только их, стал клубный киномеханик веселый Лева Михельсон — высокий, черноглазый, с огромной густой и кудрявой шевелюрой. Своим чудесным аппаратом он потеснил гармониста Данилку Пестрякова на второй план. Данилка редко появлялся в клубе, гармонистов и без него теперь достаточно, а знаменитое кресло-трон куда-то исчезло.

Семен Прокопьевич остановился у дома, где жил директор прииска. Вкатил во двор велосипед и, прислонив его к забору, поднялся на крыльцо. Дверь открыла Елена.

— Вечер добрый, — поздоровался Зубов. — Дома ли сам-то?

— Недавно пришел. Заходите, Семен Прокопьевич.

— Вы уж извините, что я так поздно. Днем-то, сами знаете, работа не пускает. А надо бы повидаться.

— И хорошо, что пришли. Поужинаете с нами.

— Спасибо, Елена Васильевна, я ненадолго.

Семен Прокопьевич, осторожно ступая, прошел в комнату. Майский сидел на полу, по-турецки скрестив ноги, строил из кубиков башню. Он был в белой рубашке с закатанными выше локтей рукавами и расстегнутым воротом. Катенька подавала ему кубики. Семен Прокопьевич улыбнулся: он еще не видел директора вот так, в домашней обстановке.

— Крышу сделай, папа. И трубу. Бо-о-ольшую-пребольшую.

— Зачем же трубу? Мы строим башню. В ней будет жить Василиса Прекрасная.

— Я хочу трубу. И чтобы дым пошел… — девочка увидела Зубова и добавила: — Вот дядя. Папа, смотри, дядя.

Майский оглянулся, увидев драгера, живо встал.

— Семен Прокопьевич! Сколько времени собирался и, наконец, собрался. Как там у вас?

— Вроде бы все ладно.

— Садитесь, чего же стоять. Вы ведь не просто на огонек завернули.

Драгер послушно опустился на стул, положив большие руки на колени. Катенька смотрела на него во все глаза, потом решительно протянула ладошку.

— Познакомимся? Я — Катя. А вы кто?