Огненный цикл

Он вел машину медленно, и ночь была такая долгая. Дон минутами задремывал, прислонясь к окну. Поначалу Бетти-Энн с трудом сдерживала нарастающее волнение — была в нем и горечь, но радостное предвкушение пересиливало. Немного погодя она повернулась к Робину, хотела попросить, чтобы он ехал быстрее, и вдруг ей отчаянно, неудержимо захотелось говорить, заглушить словами боль разлуки, но слов не было. Под конец, измучась, она хотела уже только уснуть и забыться (а быть может, унестись ненадолго мечтой к сверкающим звездам).

Ночь тянулась бесконечно. Но вот меж тяжелыми снежными тучами забрезжил первый неверный свет, а потом пробилась настоящая розовая заря, и тогда Бетти-Энн почувствовала, что во рту у нее пересохло и голова точно налита свинцом.

Дон пробудился от сна, посмотрел на карту.

— Сверни направо. На первом же повороте.

Окружающий мир обтекал их с двух сторон и медленно просыпался. Они по окраине объезжали небольшой город.

— Какой странный красный цвет, — сказал Дон. — Посмотри, Робин, на фуражку этого паренька.

Бетти-Энн жадным взглядом ловила все, что проносилось за окном.

Парнишка жал ногами на педали велосипеда, изо рта у него валил пар; не останавливаясь, он метнул газету, она описала в воздухе дугу и упала на чью-то веранду, и Бетти-Энн вспомнилось, с каким ощущением рано поутру, еще в полусне, слышишь стук брошенной в почтовый ящик газеты.

Дон вдруг окончательно проснулся и спросил:

— Они ведь мало что способны увидеть, правда? Тебе удалось им что-нибудь показать?

— Кое-что удалось, — ответила Бетти-Энн.

— Наверно, это было не так просто, — сказал Дон. — По-моему, их зрение отлично от нашего.

Она все глядела за окно, и ей хотелось передать им хотя бы малую толику того, что она сейчас чувствует.

— Старик Кларк продал скобяную лавку и привел в порядок все свои дела, потому что доктор сказал — у него рак и он не доживет до лета.

Дон рассеянно улыбнулся.

— Ты сможешь многое рассказать нам о здешнем народе. Поверь, все мы с большим удовольствием послушаем о том, как ты жила среди них.

Голос его прозвучал не то чтобы равнодушно, простым словом «равнодушие» этого не выразить. Дон как бы вежливо соглашался с чем-то, чего, в сущности, не понял, или, может, ему казалось, будто она поднимает много шуму из ничего. Но он ведь не знал Кларка, не знал, что у старика всегда были припасены леденцы на палочке и он давал их детям, чтоб не скучали, пока отец или мать делают покупки. (Да, конечно, это было еще и выгодно, ибо нравилось покупателям, но улыбка у него была совсем не та, какой улыбаются ради выгоды, и давал он детям леденцы тоже далеко не одной выгоды ради, все это было куда сложней, чем только забота о выгоде). Ей вспомнилась эта улыбка и голос старика (где он, этот рак, в горле?): «Господи, да как же она у вас выросла, мистер Селдон! Сдается мне, у меня есть, чем ее сегодня побаловать». (И всякий раз казалось, будто он припас лакомство нарочно для тебя, а вовсе не угощал всегда всех детей подряд.) В тот раз он размахивал при этом малярной кистью, которую еще не успел завернуть (папа Дейв купил ее, чтобы покрасить сушилку для посуды, а потом передумал и поручил эту работу мистеру Олсону), и в скобяной лавке пахло масляной краской и новым железом — вернее, так должно бы пахнуть новое железо. Но ведь Дону неоткуда все это знать. И раз он не испытал ничего подобного, как же ему почувствовать то, что чувствует она…

— Вот здесь сверни, — сказал Дон. — А теперь едем прямо.

Домов становилось все меньше, их сменили поля. Худосочные, каменистые, они, казалось, всеми силами противились плугу. Нигде ни признака жизни, лишь изредка из-под снега проглядывали островки плодородной почвы. Воздух был холодный, бодрящий, слепило яркое солнце.

Неутомимо урчал мотор. Дорога шла вдоль железнодорожного полотна, на подъеме пыхтел паровоз. Они обогнали поезд, и немного погодя Бетти-Энн слышала его заунывный свисток у переезда.

— Расскажите мне о планетах, — попросила она. — Расскажите, что я увижу.

— Всего не расскажешь…

— Мне бы хотелось писать красками. Что там можно писать?

— Писать? Ну, вот планета Олики. Там очень красивое голубое озеро.

— Мне бы написать что-нибудь вроде того каменистого поля.

— Но ведь оно такое бесцветное, ты не находишь? — В голосе Дона было искреннее удивление: ему явно никогда не пришло бы в голову писать какое-то там поле.

— Вы, конечно, видели так много всего… Но разве вы не видите — наперекор камням, наперекор снегу это поле такое неспокойное, оно только и ждет минуты, когда можно будет ожить.

— Да, это верно, ты права, — пришел на помощь Робин.

— Тут налево, — сказал Дон.

Несколько миль ехали молча. Потом дорогу пересек скованный льдом ручей (на середине лед был словно тоненькая пленка), через ручей перекинут нескладный, с высокими перилами мост. Под тяжестью машины с грохотом запрыгали доски настила. Едва миновали мост, Робин направил машину на немощеную дорогу, протоптанную рыбаками. С обеих сторон теснились деревья, высохшие ветви нависали над машиной, царапали металлическую крышу ломкими пальцами.