В открытые двери был виден экипаж «Ила», поставивший свою машину на автопилот и слушавший песню.
Вдруг повисла тишина, такая, словно певца заставила замолчать прилетевшая издалека снайперская пуля.
– Служил за Речкой, капитан? – вдруг подал голос второй пилот, молодой седовласый майор.
– Было.
– Давно?
– Октябрь – декабрь восемьдесят восьмого.
Майор наклонился вперед, пытаясь разглядеть лицо Филина.
– Где служил-то, братишка?
«Братишка»! Так друг к другу имели право обращаться только афганцы.
– Нигде, майор. – Андрей посмотрел на летчика. – В рейде была моя группа… За Кандагаром… Потом возвращались до Газни. Там нас встретили и вывезли – вся служба…
– Задира встречал? Из бригады Артиста?
Словно током шарахнуло по нервам. Андрей смотрел в незнакомое лицо и… И пытался вспомнить. И по этому взгляду майор понял, что угадал.
– Встреча… В Газни стоял полк штурмовых вертолетов – «крокодилов». Я тогда еще капитаном был – замкомэска. Это мы вас искали, когда подняли «вертушки» на поиск. Ты ведь Филин?
– Филин…
Майор посмотрел на своего командира – подполковника, первого пилота «Ила»:
– Помнишь, я рассказывал? – Подполковник кивнул в ответ. – Жаль, не я их тогда нашел – тогда на поиски двоих человек подняли две эскадрильи. Представляешь? Половина полка искала двоих человек!
– А-а, ну тогда понятно, кто генералу навешал, – этот мог…
Полковник-особист улыбнулся уголками рта.
– Спой еще что-нибудь, братишка!
– Ладно. Не жалко…
А на юге расцвела ромашка…
Немногочисленные слушатели Филина сидели затаив дыхание, понимая, что сейчас поет не он и даже не его душа – сейчас пела песню тягучая невысказанная боль по потерянным друзьям.
2 декабря 1990 г.
Старлей…
В коридоре гулко отдавались шаги конвойного. Сегодня было дежурство Михалыча. Для Филина это могло означать одно – ночью он будет дышать свежим воздухом. Этот старый уже прапорщик почему-то проникся пониманием к молоденькому, но уже изломанному войнами офицеру, ожидавшему суда. Раз в трое суток для Филина наступало послабление режима. Два с половиной месяца! Уже два с половиной месяца, семьдесят девять дней, он находился в московской гарнизонной гауптвахте, ожидая окончания следствия! А там… Скорее всего дисциплинарный батальон в звании рядового… Но Андрей не жалел. Он жалел о другом – о том, что тогда в штабе ему не дали закончить начатое. Ах как он жалел об этом! А погон генеральский, сорванный с кителя этого жирного борова, генерал-майора Зеркова, вот он, во внутреннем кармане – материальное воплощение слова, данного под Мадагизом своим живым и погибшим пацанам… …Слегка скрежетнув, в замке повернулся ключ.