Огненный крест. Книга 2. Зов времени

– Ну, когда тебе рассказывают о ком-то до вашей встречи, человек оказывается совсем не таким, каким его описывали или каким ты его воображал. И все же этот образ не забывается, он остается у тебя в голове и как бы сливается с настоящим человеком, которого ты узнаешь. При этом… – Брианна наклонила голову вперед, задумавшись. – Когда сначала узнаешь человека, а потом тебе что-то про него рассказывают, это тоже как-то влияет на твое мнение, правда?

– Думаешь? Ну, наверное. Ты… про своего другого отца? Про Фрэнка?

– Вроде того. – Брианне не хотелось говорить о Фрэнке Рэндалле. – А что твои родители, Роджер? Думаешь, преподобный сохранил все те коробки с их вещами, чтобы ты мог потом покопаться там, больше узнать о маме с папой? Добавить все это к своим воспоминаниям?

– Я… да, пожалуй, – неуверенно ответил он. – Хотя настоящего отца я вообще не помню – он видел меня лишь раз, когда мне еще и года не было.

– Маму-то ты помнишь? Хоть немного?

Голос ее звучал слегка обеспокоенно: Брианна очень хотела, чтобы он помнил. Роджер засомневался, и вдруг его поразила одна мысль. По правде говоря, он никогда особо и не пытался вспомнить мать. От осознания этого Роджер внезапно ощутил непривычное ему чувство стыда.

– Она ведь погибла в войну? – Бри взялась массировать напрягшиеся мышцы его бедра.

– Да… Во время налета. В бомбежке.

– В Шотландии? Я думала…

– Нет. В Лондоне.

Он не хотел об этом говорить. В те редкие случаи, когда размышления вели его к этим воспоминаниям, Роджер начинал думать о чем-то другом, оставляя те мысли за закрытой дверью, на которой большими буквами написано «Не входить». Он и не пытался заглянуть за эту дверь, но сегодня… Мучения Бри при мысли о том, что сын мог бы ее не запомнить, эхом откликнулись в его душе.

Чувствуя пустоту в груди, Роджер взялся за ручку закрытой двери в его памяти. Он хоть что-нибудь помнит?

– Бабушка, мама моей матери, была англичанкой, вдовой. Когда отца убили, мы переехали к ней в Лондон.

Как и о маме, о бабушке Роджер не вспоминал много лет. Заговорив о ней, он почувствовал запах розовой воды и глицеринового лосьона, которым бабушка мазала руки, ощутил затхлость квартирки на Тоттнем-Корт-Роуд, хранившей воспоминания о прошлой жизни с домом, мужем и детьми.

Значит, дверь все-таки можно приоткрыть… Свет зимнего лондонского дня падал на обветшалый ковер с кипой деревянных брусков. Женщина строила из них башенку, а слабые лучи солнца радугой отражались от кольца с бриллиантом на ее руке. Вспомнив об этой изящной руке, Роджер непроизвольно сжал пальцы.

– Мама… была миниатюрной, как и бабушка. Конечно, мне они тогда казались большими, но теперь я вспоминаю… Вспоминаю, как она вставала на цыпочки, чтобы достать что-то с полки.

Что-то. Баночку для чая с хрустальной сахарницей. Старый чайник, три кружки из разных наборов. Его кружка была с пандой. Упаковку печенья – ярко-красную, с попугаем… Боже, таких он больше не видел – интересно, их еще продают? Нет, конечно, не сейчас…

Роджер не дал себе отвлечься и вернулся к прежней мысли.

– Я знаю, как она выглядела, но в основном только по фотографиям, а не по памяти. – «Мама», подумал он, и вдруг перед глазами были уже не снимки, а цепочка от очков, вытянувшаяся крошечными металлическими бусинами вдоль мягких изгибов ее груди, приятное теплое прикосновение к его щеке, при котором ощущался запах мыла, хлопчатобумажное домашнее платье с цветами. Синими цветами.

– Как она выглядела? Ты хоть немного похож на нее?

Бри, приподнявшись на локте, повернулась к нему лицом. В полутьме в ее глазах блестело любопытство, которое побороло сонливость.

– Немного, – ответил Роджер. – У нее были темные волосы, как у меня.

«Блестящие, кудрявые, – продолжил он про себя. – Развевающиеся на ветру, усыпанные крупицами белого песка. Он сыпал песок ей на голову, а она со смехом вытряхивала его. Может, где-то на пляже?»

– Преподобный сохранил у себя в кабинете несколько снимков. На одном я сижу у нее на коленях, и мы явно стараемся сдержать смех. На той фотографии мы с ней очень похожи. У меня такой же рот и… наверное… изгиб бровей.

Долгое время при взгляде на снимки матери у Роджера что-то сжималось в груди. Потом это ощущение прошло, фотографии потеряли свой смысл и стали обычными предметами в беспорядке дома преподобного. Теперь он снова отчетливо их видел, и грудь сжали тиски. Роджер громко откашлялся, надеясь, что это пройдет.

– Дать воды? – Брианна потянулась за кувшином и чашкой, которые ставила для него на табурете у кровати.

Роджер покачал головой, положив руку ей на плечо.

– Не надо. – Горло саднило так сильно, как было только в первые пару недель после повешения. Он машинально нащупал шрам и провел пальцем по шероховатой линии под челюстью. – Знаешь, в следующий раз, как будешь у своей тети в «Горной реке», нарисуй автопортрет.

– Что, самой себя? – изумленно отозвалась Брианна, хотя Роджеру показалось, что эта идея ей понравилась.