Огненный азимут

Коршуков думал, поглядывая на парней, улегшихся на траве под телегой: "Все к чертовой матери летит. Нет поряд­ка и ждать неоткуда. Тут только заикнись.." Да это ведь сопляки. Таких в доброе время кнутом учить бы. А не при­веди бог, вернутся ходынские шляхтичи!.. Или Макар Сидоренок. Ого, этот тихий-тихий, а за рубль двадцать не возь­мешь его. Ну, а мне что? Я за свое отвечу не боясь. Яди жал­ко. Сидоренок ей не простит. Так что же делать?.. Дрожать?.. Ну, уж нет..."

Парни курили, развалившись на траве, шептались. Кор­шунову показалось, что они исподтишка смотрят на него и насмехаются. Наверно, говорят о нем и о Ядвиге.

Раньше на такие разговоры он не обращал внимания, сплетни не касались его, как бога. И люди понемногу при­выкли видеть его, Коршукова, с Ядвигой. Будто так и нужно. А может, только казалось, что привыкли? Теперь вспомнят. Все припомнят: и эту любовь, и Сидоренка. Скажут, из-за бабы человека в тюрьму посадил. Им не докажешь, за какие грехи Макара посадили.

Ему захотелось сломать сепаратор, бросить все и пойти куда глаза глядят. Он на мгновение оторвался от работы, оглянулся, словно в последний раз хотел увидеть все, его окружающее.

В ярком багряном мареве опускался за лес огромный шар солнца. От него поднимались вверх три огненных столба. Они проткнули белое длинное облако и держали его, как вилы охапку сена.

Со стороны леса уже протянулись на землю густые и хо­лодные тени, похожие на пики. Казалось, они вот-вот под­нимутся с земли, пронзят его грудь. Из лесу веяло прохладой и сыростью. Коршуков отвернулся, ища глазами пристани­ща. Перед ним лениво плескалось озеро. В небе тускло светил щербатый месяц. Он был едва виден в лучах солнца, как далекий след на свежем снегу. Но он что-то напоминал. Что? Ага, как раз и тогда всходил месяц и так же, как теперь, три огненных столба пронзали тучу... Коршукова везли сватать......Женился Коршуков не по любви, а с горя. В один год умерли отец, мать и старшая сестра — первая работница в поле и дома. Станиславу тогда было неполных шестнадцать лет. А хозяйство, что ни говори, исправное: коровы, конь, овечки, куры, утки. Зимой еще помогала тетка, а весной при­стала не на шутку — женись, и весь разговор. Станислав запечалился, стыдился — какой он жених.

Но и другого выхода не было. Одному с хозяйством не управиться.

— Ладно, жените, — сказал он и покраснел.

Тетка обрадовалась:

— На этой неделе и обкрутим. Сам знаешь, людям теперь не до свадеб — сеять надо.

— Поступайте, как знаете, — согласился Коршуков.

Вечером он долго думал о своей женитьбе, старался пред­ставить себе жену и не мог. В голову лезла всякая чушь.

Назавтра он сказал тетке:

— Уж если жениться, так посылайте сватов к Мазовецким.

Тетка застонала, отмахивалась руками, словно отгоняла пчел.

— Совсем рехнулся хлопец. Кто за тебя отдаст Агнеску? Она ведь богачка, да к тому же еще совсем дитя. Тебе, Ста­сик, хозяйка нужна, чтобы работать могла, а не с куклами играть. Я тебе сама жену подыщу...

Теперь Станиславу было все равно, кого приведут ему в дом. А тетка нашла девушку из пригородных мещан — какую-то свою дальнюю родственницу.

...Тогда она была высокая — на голову выше Коршуно­ва — девка, здоровая, с карими, навыкате глазами. Коршу­нов ее боялся. Альбина почему-то все хмурила рыжеватые брови, кричала на него, как на мальчишку. Да он тогда и был мальчишкой.

Мужчины грубо посмеивались над ним, предлагали свою помощь. Коршуков отмалчивался, замыкался в себе, старал­ся не бывать на людях. Тянул опротивевшую лямку усерд­ного хозяина. С ним никто, понятно, не считался. В деревне все решали с Альбиной.

Через четыре года немилой, надоевшей жизни Коршукова призвали в Красную Армию. Альбина всю ночь проплакала на его груди, но Станислав знал, что она жалеет его работя­щие руки. В армию он шел с радостью.

Полтора года пролетели, как добрый сон. Надо было воз­вращаться домой. Коршуков подумал, подумал и остался на сверхсрочную.

Еще один год пролетел незаметно, а потом как снег на голову свалилась Альбина со своим двоюродным братом Ва­силем Сухаревским. Альбина плакала, слюнявила платок, упрашивала Коршукова вернуться домой. Сухаревский тем временем обивал пороги начальства.

Они добились своего. Обратно ехали втроем. Коршуков исподлобья следил за женой. Она, кажется, раздобрела и словно помолодела, но была все такой же — чужой ему и далекой.

Сухаревский советовал домой не возвращаться. Что там делать, если, по всему видать, скоро начнут создавать кол­хозы. Коршуков не возражал, не упрямился.

Он устроился на инструментальной фабрике. Работал как вол, по двенадцать часов в сутки не выходя из цеха. Как ударнику, ему дали квартиру. Альбина стала горожанкой. Говорила по-городскому, читала старые истрепанные рома­ны, ухаживала за четырьмя пушистыми кошками. Детей у нее не было.

В числе двадцатипятитысячников зимою тридцатого года Коршуков поехал в деревню, домой. Альбина осталась в го­роде. Пути их медленно расходились, и никто не жалел об этом, Коршукову просто не хватало времени думать о жене. Работал он тогда в МТС.