Огненная судьба. Повесть о Сергее Лазо

— Милочка, вы опять все перепутали. Я уже говорила: она урожденная Мило и, следовательно, приходится близкой родственницей Крупянским. А Крупянские, как всем известно… Да нет же, нет, опять вы все забыли! За Фези она была уже вторым браком.

Отец с ложкой на весу внимательно следил. Сложности родственных отношений он знал лучше матери. Но сегодня он поправил ее всего один раз, уточнив, что у Иордакия Лазо, воеводы Южной Буковины, был сын Иван от Виктории Донич, воевал, кстати, в Венгрии и был женат на Матильде Фези, швейцарке…

— Но я помню, — почти взмолилась докторша, — что Матильда из гречанок!

Тоном выговора Елена Степановна поправила ее:

— Не Матильда из гречанок, а ее мать из гречанок. Мария Егоровна Эйхфельдт.

— Ах, да, да, простите! Это же… ну, с Пушкиным. Но здесь Елена Степановна остановила ее строгим взглядом. Во-первых, Пушкина в семье Лазо никогда не называли по фамилии, а только по имени и отчеству: Александр Сергеевич, во-вторых же, за столом сидели дети и разговор не предназначался для их ушей. В комнатах мальчиков стояли книги Пушкина, Сергей и братья многое знали наизусть, но романтической истории ссыльного поэта им знать было пока еще не по годам.

Замять неловкость помог сам доктор. Это был румяный веселый человек, отличавшийся постоянной жизнерадостностью. За годы врачебной практики у него выработалось громадное достоинство: умение слушать и прощать людям их слабости.

Хлебнув из фужера, доктор прикоснулся к душистым усам и бородке белоснежной салфеткой и на миг прикрыл бедовые глаза. Затем последовал смачный чмок румяных губ. Доктор знал бездну анекдотов и великолепно их рассказывал.

— М-да… Так вот. На днях я посадил сына в коляску и мы отправились заказывать ему гимназическую фуражку. Знаете… шапочное заведение Кулиша. У него шьют все.

Сергей не столько слушал, сколько смотрел, как оживленно шевелятся в бороде крепкие свежие губы доктора. Вся соль забавного случая заключалась в горделивом заявлении шапочника, когда он гимназиста в новенькой фуражке подвел к ободранному зеркалу:

— В этом шапке вы будете иметь себе вкус! Посмеялись. Улыбнулась даже Елена Степановна.

С забавного еврея-шапочника разговор перешел на последний погром в Кишиневе. Ярость пьяных погромщиков привела в ужас невольных свидетелей. Что происходит в России? Почему правительство спокойно взирает на такие случаи самого настоящего вандализма? Значит, кому-то выгодно, чтобы били эту бедноту!

Георгий Иванович, нервничая, ребром ладони снизу вверх разворошил свою бородку. Это было признаком крайнего раздражения. Все-таки недавняя гроза болезненно подействовала на него.

Повинуясь отчаянному взгляду Елены Степановны, доктор с веселым смехом вспомнил, как недавно на занятиях в Оргеевском реальном преподаватель задал ученикам вопрос: «Что такое Россия?» Самый примерный быстро поднял руку и ответил: «Трактир на такой-то улице».

— Так что вы хотите? — с готовностью подхватила Елена Степановна, и разговор таким образом удалось свести на воспитание.

На эту тему Георгий Иванович мог рассуждать часами. В семье подрастало трое мальчиков. Георгий Иванович твердо придерживался принципа: учить сыновей до шестнадцатилетнего возраста дома, а затем отправить экстерном сдавать за шесть классов. Домашним воспитанием Георгий Иванович надеялся уберечь детей от житейской грязи. Он сам следит за тем, чтобы ребята ежедневно занимались гимнастикой. Они обязаны работать в поле, чинить себе одежду и сапоги. Осенью он заставляет их обшивать корзины марлей — для сбора ягод и моркови. В дом ходят многочисленные учителя. С ранних лет мальчишки читают и пишут по-французски, разговаривают по-молдавски. Сергею особенно легко дается французский, здесь очень к месту пришлась его едва заметная картавость.

Доктор соглашается с преимуществами домашнего воспитания. Однако, заметил он, одиночество в детские годы в какой-то мере отрицательно сказывается на развитии характера. Все-таки ребенок нуждается в общении со сверстниками.

Мать немедленно распорядилась:

— Дети, вы можете идти!

Из-за стола Сергей вылез с чувством неосознанной вины. Младшие братья Боря и Степа уходили из столовой, наклонив головы, словно после выговора и наказания. Бедные мальчишки, они тоже начинают понимать, что в доме неладно!

В своей комнате Сергей, не зажигая света, опрокинулся на кровать. Из распахнутого окна тянуло свежестью. Омытый ливнем, сад ожил. С деревьев капало. В очистившемся небе низко-низко загорелась яркая звезда. Слышно было, мимо окон кто-то пробежал, шлепая по лужам.

По укоренившейся привычке к Сергею перед сном зашла старая няня, опустилась на краешек кровати. Он оживился, подбил повыше подушку. Это был их час.

— Ну, рассказывай, — попросил Сергей.

В сумерках старенькое, рано износившееся личико няни выглядело крохотным, с детский кулачок. Она всю жизнь провела в господском доме, привыкла к детям. Подрастая, Сергей постепенно уходил от нее, оставалось вот это вечернее время перед тем, как громадный дом затихнет.

Обтирая сухонькой ручкой губы, няня прыснула.

— А докторша-то…