Огненная судьба. Повесть о Сергее Лазо

— Гм, не знаю. Но отчаянный — ужас! Нам приходится его удерживать. У него вся семья погибла в Кишиневе. Погром тот знаменитый… знаешь? Отец, мать — все.

— Так он из Бессарабии? — изумился Лазо. Надо же: в такой дали, на самом краю земли и вдруг встретить земляка! — Нам, знаешь, есть о чем поговорить. Познакомишь?

— Сделай милость!

Молодежь вдруг громко захлопала в ладоши. Брюнет, связной из Никольска, вскочил на ноги и широким жестом, обеими руками, провел по своим кудрям, откидывая их со лба. Установилась тишина. Брюнет запрокинул голову и, зажмурившись, встряхнул раскинутыми руками, как бы сбрасывая с них несуществующие браслеты. «Пляска… Цыганская пляска», — догадался Сергей. Его охватило нетерпение, он весь подался вперед. Брюнет чертом взглянул на затаившихся девушек, резко щелкнул пальцами, как кастаньетами, и томно, по-женски повел плечами. Ноги его сами собой сделали быстрый дробный перебор. «Арды ма, фрыджи ма», — запел он, усиливая ритм пляски азартными движениями всего тела. Зрители стали невольно прихлопывать в ладоши. Ноги плясуна выделывали что-то немыслимое.

— И работник прекрасный, — гудел в самое ухо Шумятский. — Сидел в лагере вместе с Костей Сухановым и Всеволодом Сибирцевым. Их вместе взяли. Но Забелло вскоре сбежал. Это его фамилия — Забелло. По нему стреляли. Его очень ценит Всеволод.

Бешеная топотуха ног внезапно оборвалась, и плясун в изнеможении повалился на руки товарищей.

— Сюда, сюда, — распорядился Шумятский, поднимаясь.

Он уступил связному свое место и принялся дирижировать хором, затянув «Ревела буря, гром гремел…».

Сблизив головы, Лазо и Забелло разговорились. Новый знакомый оказался из небольшого бессарабского городка Оргеева. Не переставая изумляться, Сергей чуть не всплеснул руками. Отцовское имение Пятры, где он родился и вырос, находилось всего в нескольких верстах от Оргеева. Длинные миндалевидные глаза Забелло возбужденно блестели. Он тоже испытывал радость от встречи.

— Эти погромщики… Я тогда был маленьким, но помню все отлично. Пьяные в стельку, глазища — во! Ничего не соображают. Мы же не евреи, мы цыгане. Помните «Земфира неверна-а…» — пропел он. — Так вот, эта неверная Земфира, возможно, приходится мне какой-то пра-пра… Пушкин, как мне рассказывали, жил в таборе. Помните, когда был в ссылке в Бессарабии.

Слушая оживленную речь своего собеседника, Сергей помалкивал. При последних словах Забелло ему стоило усилия не усмехнуться. Поскольку в их семье имя Пушкина было близким (именно по временам той памятной бессарабской ссылки опального поэта), Сергей точно знал, что никакой таборной Земфиры не существовало, — этот персонаж Пушкиным выдуман. Да и были ли в грязных таборах такие роковые красавицы? В свое время он насмотрелся на жалкий быт цыганских таборов. Много их кочевало в тех местах, где находились имения отца и бабушки…

И все же, даже присочиняя, отчаянный и разговорчивый связник разбудил в душе Сергея милые воспоминания, и он вдруг остро ощутил, как стосковался по родным местам, по солнцу и теплу, в сущности, по детству.

— Гимназию кончали в Кишиневе? — спросил Сергей. — Не Первую мужскую?

— Нет, в Оргееве. Кишиневское житье слишком дорогое, пришлось уехать. После отца-то капиталов не осталось.

Уловив косвенный упрек в родительской обеспеченности, Сергей не мог удержаться от удивления: разве в Оргееве имелась гимназия? Насколько помнится…

— А я о гимназии не говорю. Я реалист.

— Оргеев, Оргеев… оргеевские реалисты… — Сергей вдруг рассмеялся. — Забавный был народ.

— Встречались?

— Нет, что вы? Но у нас в семье был доктор, и он рассказывал о реалистах много смешного.

— Нам о гимназистах тоже кое-что рассказывали! Заметив, что Забелло уязвлен его смехом, Сергей добродушно предложил:

— Не будем считаться. Нашли же место!

— Но вы-то! — восхищенным тоном открывателя воскликнул Забелло, словно заново приглядываясь к Сергею. — Помню я ваши Пятры, как же! Так это ваше имение? Согласитесь — чудеса. Где-то ваши Пятры, где-то мой Оргеев, и вдруг мы с вами — здесь? Кто бы мог подумать!

Слово «имение» невольно привлекло внимание поющих. Ему уже приходилось отвечать на расспросы об учебе в Петербурге, об офицерстве. Он вспоминал об этом, как человек, полностью отрешившийся от своего прошлого. Все, что было, давно не имело над ним никакой власти, и он говорил об этом совершенно спокойно. Но сегодня от него не укрылось, как проскочила какая-то искра настороженности. Ну офицерство его объяснялось просто. На стороне революции сражались полковники, генералы. Но имение, помещик! У этих рабочих ребят честное, но, к сожалению, все еще довольно прямолинейное представление о революции.

На руке Забелло блестел массивный перстень. Вообще-то Сергей не выносил никакого украшательства на руках мужчин.

— Что, талисман? — спросил он.

С недовольным видом Забелло повернул перстень на пальце, спрятал камень.

— Память, — сухо ответил он.

Веселье как-то смазалось, и Лазо собрался уходить. Поднялся и Забелло. Они вышли вместе. Ветер с океана дул с прежней силой.