Огненная дева

– Не думай этого, Рауль: его преподобие слишком положителен и умен, чтобы стал понапрасну тратить время и слова; баронесса даже и не протестантка… Нет, мой друг, тайна принадлежит исключительно баронессе, а его преподобие только невольный свидетель ее; он так рыцарски благороден и великодушен, что не хочет компрометировать твою жену… Я бы и сам, пожалуй, готов молчать, да что же я тебе скажу? Я слишком стар для того, чтобы быстро придумывать сказки…

– К делу, дядя! – воскликнул Майнау суровым, глухим голосом.

Его лицо было страшно, губы судорожно сжаты, а глаза горели лихорадочным огнем.

– Ну, да и рассказывать-то недолго. Ты оставил в столе ключ, как раз в том ящике, где лежало письмо графини Трахенберг. Я должен сознаться, что слишком часто дразнил баронессу маленьким интересным документом, и вот она подумала, что хорошо было бы, если бы он в один прекрасный день исчез навеки… Оставшись одна в зале, она воспользовалась удобным случаем, чтобы бросить в огонь мое милое, любимое розовое письмецо… А? Что ты на это скажешь?.. К сожалению, по странной случайности я как раз в это время заметил, что у меня не было ключа; его преподобие предложил мне сходить за ним, и таким образом его любезная услужливость была причиной, что он сделался невольным свидетелем этого аутодафе. Когда же я, встревоженный его долгим отсутствием, вдруг вошел сюда, мой почтенный друг еще стоял как пораженный громом у камина, а баронесса, увидя меня, хотела скрыться, но было уже слишком поздно… Посмотри туда! Открытый ящик говорит довольно ясно.

Молодая женщина, видя, что буря готова разразиться над ней, опустила платок, который прижала к губам, и, бледная как воск, сделала шаг вперед, чтобы приблизиться к мужу.

– Оставь это, Юлиана! – сказал он ледяным тоном, отступив назад и подняв руку, как бы приказывая ей молчать. – Дядя судит с предубеждением: ты не дотрагивалась до письма, я знаю это, и горе тому, кто осмелится повторить подобное обвинение!.. Но я должен высказать удивление, что вижу тебя здесь в этот час.

– Ага! В этом пункте мы совершенно сходимся, – засмеялся гофмаршал.

– До чаю еще далеко, – продолжал Майнау, не обратив внимания на замечание дяди, – при этом бедном освещении ты не могла вышивать, да я и не вижу ни твоей рабочей корзинки, ни книги, которые могли бы свидетельствовать о твоих занятиях… Обыкновенно ты первая удаляешься отсюда, а сюда приходишь всегда последней. Повторяю, что все эти данные заставляют меня крайне удивляться твоему присутствию здесь, и я только так могу его объяснить: под каким-нибудь предлогом тебя вызвали сюда, и ты, Юлиана, поддалась на приманку. Птичка попала-таки в силок, и я считаю ее погибшей, безвозвратно погибшей. Ты прикована теперь к той руке, которая, разумеется, без твоего согласия и к твоему собственному ужасу оказала тебе любезное одолжение – сжечь компрометирующее тебя письмо… Ты еще не пропала, но все-таки погибла… Зачем ты пришла?!

– Что это значит, Рауль? Что ты за бессмыслицу говоришь? – воскликнул гофмаршал.

Майнау засмеялся так горько и так громко, что стены отозвались.

– Попроси святого отца объяснить тебе это, дядя! Он так долго загонял жирных карпов в обширные римские сети, что никто не решится осудить его за то, что он хоть раз в жизни пожелал залучить в свою собственную сеть прекрасную, стройную золотую рыбку… Ваше преподобие, ваш святой орден отвергает в новейшее время часто приводимое правило, что «цель оправдывает средства». Может быть, из предосторожности его никогда не писали, но тем сильнее действует оно, как на ухо сказанный лозунг, и я не могу не поздравить вас, что вы эту сделку с совестью умеете применять и к частным интересам… Неужели эти прекрасные уста должны только творить молитву, перебирая четки?

– Признаюсь, я не понимаю, что вы этим хотите сказать, господин барон, – возразил священник совершенно непринужденно.

Он имел время принять спокойную и даже вызывающую позу, хотя по его горевшим местью глазам и бледному лицу было видно, что он вовсе не так равнодушен, как желал казаться.

– Глупости!.. Я решительно не понимаю, с какою целью ты все это говоришь, – заметил старик, нетерпеливо ворочаясь в своем кресле.

– Зато я понимаю, Майнау, – проговорила молодая женщина как уничтоженная.

Потом она молча подняла руки к небу: ей казалось, что вместе с признанием падет огонь на ее голову.

– Комедия! – крикнул гофмаршал своим пронзительным голосом и с негодованием отвернулся, но священник подошел к нему неверными шагами.

– Не грешите, господин гофмаршал! – сказал он строго и повелительно. – Эта бедная, измученная женщина находится под моим покровительством. Я не допущу, чтобы небесную чистоту ее души…