Огненная дева

– Как, баронесса, вы изволили тут рыться? – спросил он со злобною улыбкой, почти кротко, подобно тому, как следственный судья обращается к обвиненному, потерявшему последнюю точку опоры. Он важно покачал головой. – Impossible[7], что я говорю! Эти прекрасные аристократические ручки женщины, имеющей счастье именоваться внучкой герцогини фон Тургау, не могли унизиться до такой степени, чтобы рыться в чужой собственности… fi done! Извините меня, я позволил себе неприличную шутку!..

Он побрел к столу и, опираясь левою рукой о костыль, правою стал перебирать бумаги.

Лиана судорожно скрестила руки на груди: она чувствовала приближение грозы. Этот человек в черной одежде так равнодушно смотрел на огонь, как будто не слыхал ничего, что происходило за его спиной; конечно, он давно уже обдумал план своих действий.

Гофмаршал наконец повернулся к Лиане, лицо его было бело как снег.

– Вы также пошутили, баронесса? – воскликнул он, смеясь. – Вы хотели подтрунить надо мной? Весьма возможно, я в присутствии герцогини был немного не прав, но на будущее время я буду осторожнее, обещаю вам это. А теперь, пожалуйста, возвратите мне мой прелестный billet doux[8], к которому, как вам известно, я привязан всем сердцем!.. Как! Вы не соглашаетесь? А я готов побожиться, что у вас из кармана выглядывает уголок розового письма. Нет? Где же письмо графини Трахенберг, спрашиваю я вас? – прибавил он вдруг, совершенно переменив тон.

В порыве бешенства он до того забылся, что с угрозой поднял свой костыль.

– Спросите у его преподобия! – отвечала Лиана, и щеки ее побледнели.

– У его преподобия? Да разве графиня Трахенберг его мать?.. Гм! Да, может быть, он подкараулил ваш смелый поступок, и вы апеллируете к его рыцарской готовности и христианскому великодушию и ищете у него помощи, но это вам ни к чему не послужит, прекрасная баронесса. Я хочу слышать прямо из ваших уст: куда девалось письмо?

Молодая женщина указала на камин.

– Оно сожжено, – сказала она беззвучным, но твердым голосом.

В эту минуту священник в первый раз повернул немного голову; он искоса бросил смущенный, почти безумный взгляд на Лиану, которой и в голову не пришло искать спасения во лжи.

У гофмаршала вырвался хриплый крик бешенства, и он бессильно опустился на ближайшее кресло.

– Вы были свидетелем, ваше преподобие? И вы спокойно смотрели на совершение такого безбожного дела? – проговорил он сквозь зубы.

– В данную минуту я ничего не могу отвечать вам, господин гофмаршал: вы должны сперва успокоиться. Вы совсем не так смотрите на это дело, – возразил уклончиво священник, подходя к гофмаршалу неверными шагами.

– Ну, право, только и недоставало того, чтобы и вы совратились с пути. Неужели еретический дух, гнездящийся под этими огненными косами, сводит с ума все мужские головы? Раулю я уже давно не доверяю…

Старик закусил губы; видимо, последние слова вырвались у него против воли, но на священника они произвели действие неожиданного удара: бросив испуганный, но гневный взгляд на Лиану, он поднял руку, как будто желая зажать рот неосторожному старику.

– Я не понимаю вас, господин гофмаршал, – проговорил он тоном грозного предостережения, взвешивая каждое слово.

– Боже мой, да я не говорю о его католическом вероисповедании! – воскликнул тот с досадой.

Человек, о вере которого теперь шла речь, поднимался в это время по покрытой византийскими коврами парадной лестнице. Лиана стояла лицом к отворенной двери; ярко освещенный коридор оканчивался сенями, также залитыми огнем. На верхней ступеньке Майнау, закутанный в темный дождевой плащ, остановился на минуту. Неизвестно, увидел ли он светлое платье своей жены в полумраке зала, но только, вместо того чтобы прямо пройти, как сначала намеревался, в свои комнаты, Майнау вдруг пошел по коридору.

– А, вот и он! Очень кстати! – сказал гофмаршал, злорадно прислушиваясь к приближавшимся знакомым шагам племянника.

Он удобнее устроился в кресле, как бы готовясь к борьбе, и, покряхтывая, начал потирать свои костлявые сухие руки.

– Господин гофмаршал, я убедительно прошу вас не говорить пока ни слова, – воскликнул священник странным, повелительным полушепотом, в котором, однако, слышалась тревога.

Но Майнау уже был на пороге.

– Я не должен этого знать? – спросил он резко.

Слова священника не укрылись от его острого ревнивого слуха. Он перенес огненный, пронзительный взгляд со священника на лицо молодой женщины.

– Значит, это тайна между его преподобием и моей женой?.. Тайна, которой ты не должен выдавать мне, дядя? – прибавил он, медленно отчеканивая каждое слово. – Я должен сознаться, что это возбуждает во мне живой интерес. Тайна между строго католическим священником и «еретичкой» – как пикантно!.. Должно быть, я угадал, дядя, интересная попытка к обращению, не так ли?