Огнем и мечом

Человек, лежавший на земле, понемногу начал приходить в себя. Некоторое время он водил налитыми кровью глазами по незнакомым ему лицам, присматриваясь к ним; потом попытался встать. Солдат, который разговаривал перед этим с начальником отряда, приподнял его под мышки; другой вложил ему в руки бердыш, на который незнакомец тяжело оперся.

Лицо его было красно, жилы на нем вздуты. Наконец он глухим голосом произнес: "Воды". Ему дали водки, которую он жадно пил, и, очевидно, она помогла ему, так как, отняв флягу от рта, он спросил уже чистым голосом:

— В чьих я руках?

Начальник отряда встал и подошел к нему.

— В руках своих спасителей.

— Значит, это не вы накинули на меня аркан?

— Наше оружие сабля, а не аркан. Вы обижаете храбрых солдат, подозревая их в этом. Поймали вас какие-то разбойники, под видом татар, и, если желаете, можете ими полюбоваться, вон они лежат, переколотые как бараны, — с этими словами он указал рукой на несколько трупов, лежавших у подножия холма.

— В таком случае, позвольте мне отдохнуть, — сказал незнакомец. Ему подложили войлочное седло, на которое он сел, погрузившись в глубокое молчание. Это был человек в полном расцвете сил, среднего роста, широкоплечий, богатырского сложения, с резкими чертами лица. У него была огромная голова, загорелое и немного увядшее лицо с черными, слегка раскосыми, как у татарина, глазами. Лицо его, украшенное тонкими длинными усами, выражало отвагу и гордость. В лице его было что-то привлекательное и вместе с тем отталкивающее — смесь гетманской важности с татарской хитростью, добродушия с дикостью.

Посидев немного на седле, он встал и, к всеобщему изумлению, не поблагодарив свои спасителей, молча пошел разглядывать трупы.

— Невежа! — проворчал начальник отряда. Незнакомец между тем внимательно всматривался в лицо каждого убитого, кивая при этом головой, как человек, догадка которого оправдалась. Потом он медленно повернулся к начальнику, держась за бока и нащупывая пояс, за который, очевидно, хотел засунуть руки.

Начальнику отряда не понравилось поведение этого человека, которого они минуту назад избавили от петли, и он с иронией сказал ему.

— Можно подумать, что вы ищете знакомых между этими разбойниками или же читаете молитву за упокой их души!

Незнакомец спокойно ответил:

— Вы и ошибаетесь, и в то же время правы. Правы потому, что я действительно искал между ними знакомых, и ошибаетесь, так как это не разбойники, а слуги одного шляхтича, моего соседа.

— Как видно, вы не дружите с этим соседом.

Странная усмешка промелькнула по тонким губам незнакомца.

— И тут вы ошибаетесь, — пробормотал он сквозь зубы. Через минуту он громко прибавил:

— Однако, простите меня, что я сначала не принес вам должной благодарности за спасение и помощь, которые избавили меня от неожиданной смерти. Ваша храбрость спасла меня от результатов неосторожности, с какой я отдалился от своих людей, но моя благодарность может сравниться только с вашей готовностью оказывать помощь, — и с этим он протянул начальнику руку. Но гордый юноша не тронулся с места и не торопился протянуть свою.

— Прежде всего я хотел бы знать, с кем имею дело, — сказал он, — и хотя не сомневаюсь, что вы шляхтич, но тем не менее мне не подобает принимать благодарности от неизвестных

— В вас видна рыцарская гордость, но вы правы. Я должен с самого начала сказать вам кто я. Я — Зиновий Абданк, шляхтич киевского воеводства, полковник казацкого полка князя Доминика Заславского.

— А я — Ян Скшетуский, начальник панцирного полка князя Иеремии Вишневецкого.

— Вы служите под начальством славного воина. Теперь примите же мою благодарность и протяните мне вашу руку.

Начальник не колебался больше. Хотя офицеры панцирных полков свысока смотрели на офицеров других отрядов, но Скшетуский был теперь в степи, в Диких Полях, где на подобные вещи не обращают особенного внимания. К тому же он имел дело с полковником, в чем сейчас же убедился, когда его солдаты принесли Абданку вместе с поясом и саблей, которые сняли с него, чтобы привести в чувство, короткую булаву с костяной рукояткой, какие обыкновенно носили казацкие полковники. Притом у Зиновия Абданка была богатая одежда, а речь его свидетельствовала об уме и светскости. Скшетуский пригласил его в свою компанию. От костра несся, щекоча ноздри и небо, запах жареного мяса, которое слуга снял с огня и подал на блюде. Начался ужин, а когда принесли большой бурдюк молдавского вина, завязалась оживленная беседа.

— За счастливое возвращение домой! — воскликнул Скшетуский.

— Значит, вы идете в обратный путь? Откуда? — спросил Абданк.

— Издалека, из Крыма.

— А что вы там делали? Ездили с выкупом?

— Нет, полковник; я ездил к самому хану. Абданк навострил уши.

— Зачем же вы ездили к хану?

— С письмом князя Иеремии.

— О, значит, вам поручили важную миссию. О чем же князь писал хану?

Скшетуский бросил быстрый взгляд на собеседника

— Полковник, — сказал он, — вы рассматривали лица убитых разбойников — это было ваше дело; но что писал князь хану — это не ваше и не мое дело, а только их двоих