Огнем и мечом

"Над Днестром, до самого Ягорлика, я не открыл никаких следов. Подозревая, что она скрыта в Киеве, я присоединился к комиссарам, с которыми и дошел до Переяславля. Там, получив неожиданно пропуск от Хмельницкого, я прибыл в Киев и ищу ее везде, в чем мне помогает и сам митрополит. Здесь скрывается много наших, у мещан и в монастырях; они опасаются черни, чтобы она не побила их, они скрываются, и потому трудно искать. Бог руководил мной и не только охранял, но и расположил Хмельницкого ко мне… и я надеюсь, что и впредь Он будет милостив ко мне и поможет мне в моем горе. Попросите ксендза Муховецкого отслужить за меня торжественную мессу, на которой помолитесь и вы, Скшетуский".

— Слава тебе, Господи! — воскликнул Володыевский.

— Есть еще постскриптум, — сказал Заглоба, заглядывая в письмо через плечо Володыевского.

— Правда! — сказал рыцарь и продолжал чтение.

"Податель сего письма, есаул миргородского куреня, заботился обо мне, когда я был на Сечи в неволе; теперь он помогал мне в Киеве и взялся доставить вам это письмо, с опасностью для своей жизни; позаботьтесь о нем, чтобы он ни в чем не нуждался".

— Вот нашелся хоть один благородный казак, — сказал Заглоба, подавая Захару руку.

Старик пожал ее без унижения. — Он будет вознагражден! — прибавил Володыевский.

— Это сокол, — ответил казак, — я его люблю и не за гроши пришел сюда.

— И у тебя нет недостатка в гордости, многие из шляхтичей позавидовали бы тебе, — сказал Заглоба. — Не все между вами негодяи, не все; но не в том дело. Значит, Скшетуский в Киеве?

— Точно так;

— И в безопасности? А то говорят, что там шумит чернь.

— Он живет у полковника Донца, ему ничего не сделают, наш батько Хмельницкий приказал Донцу беречь его как зеницу своего ока.

— Чудеса творятся! Откуда же у Хмельницкого такое расположение к Скшетускому?

— Он его давно любит.

— А говорил тебе Скшетуский, что ищет в Киеве?

— Как не говорил! Он ведь знает, что я его друг… Я искал ее вместе с ним и отдельно, и ему пришлось мне сказать, что он ищет.

— Но вы все-таки до сих пор не отыскали ее?

— Нет. Там скрывается много ляхов, они ничего не знают друг о друге, поэтому трудно найти. Вы только слышали, что там убивает чернь, а я это видел; не только режут ляхов, но и тех, кто их скрывает, даже монахов и монашек В монастыре Доброго Миколы у черниц было двенадцать ляшек, так их вместе с черницами задушили дымом в келье, и через каждые два дни казаки сговариваются и ловят по улицам и топят в Днепре. Ох, как много потопили…

— Быть может, и ее убили?

— Может быть.

— Да нет, — прервал Володыевсний. — Уж если Богун привез ее туда, то, вероятно, удалил опасности

— Чего безопаснее в монастыре, а и там находят.

— Ох Так вы думаете, Захар, — сказал Заглоба, — что она погибла?

— Не знаю.

— Видно, что Скшетуский не теряет надежды, — продолжал Заглоба — Господь послал ему испытания, но и утешит его, А вы, Захар, давно из Киева?

— Ох, давно. Я тогда ушел, когда комиссары возвращались в Киев обратно. Много ляхов хотело бежать с нами, и бежали несчастные кто как мог. по снегам, по сугробам, через леса — в Белгород а казаки гнались за ними и били. Многие ушли, но многих убили, а некоторых Кисель выкупил за все деньги, какие у него были

— О, собачьи души!.. Так вы ехали с комиссарами?

— Да, с комиссарами до Гощи, а оттуда до Острога, дальше я уже шел сам.

— Так вы давнишний знакомый Скшетуского?

— Я познакомился с ним в Сечи и стерег его раненного, а потом полюбил, как родное дитя. Я стар, и мне некого любить.

Заглоба позвал мальчика, приказал подать меду и мяса, и они сели за ужин. Захар ел с удовольствием: он был голоден и устал, потом окунул свои седые усы в мед, выпил и произнес:

— Славный мед!

— Лучше, чем кровь, которую вы пьете, — сказал Заглоба. — Но я думаю, что вы честный человек, любите Скшетуского, не будете бунтовать, а останетесь с нами! Вам будет хорошо у нас.

Захар поднял голову.

— Я письмо отдал и уйду, я казак, и мне надо брататься с казаками, а не с ляхами.

— И будете нас бить?

— Да, буду. Я запорожский казак. Мы себе избрали гетманом батьку Хмеля, а теперь король прислал ему булаву и знамя

— Вот вам, сказал Заглоба, не говорил ли я, что нужно протестовать?

— А с какого вы куреня?

— С миргородского; но его уж нет.

— Что же с ним случилось?