Огнем и мечом

И лежавший на земле атаман снова привлек общее внимание. Ильяшенко повернул его на спину и со слезами искал признаков жизни; но его лица нельзя было узнать, так было оно покрыто запекшейся кровью, лившейся из ран на голове. Вся рубаха была тоже в крови, однако он еще подавал признаки жизни, очевидно, бился в предсмертных судорогах; ноги его дрожали, а искривленные пальцы царапали песок. Заглоба взглянул на него и махнул рукой.

— Довольно жил! — сказал он. — Теперь он прощается с Божьим светом.

— Но он уже умер, — воскликнул один из Селицких, взглянув на Богуна.

— Да, он почти весь изрублен на куски.

— Это был отличный рыцарь, — пробормотал Володыевский, качая головой.

— Я знаю! — прибавил Заглоба.

А Ильяшенко тем временем хотел поднять и унести несчастного атамана, но не мог, потому что был немолод и притом слаб, а Богун мог считаться гигантом. До корчмы было далеко, а атаман каждую минуту мог скончаться; есаул обратился с просьбой к шляхте.

— Господа, — просил он, складывая руки, — помогите, ради. Бога и Святой Пречистой, не дайте ему умереть здесь, как собаке. Я стар, сам снести не могу, а люди далеко…

Шляхта переглянулась. Злоба к Богуну у всех уже исчезла.

— Верно, что нельзя оставить его здесь, как пса, — промолвил первый Заглоба. — Если мы вышли с ним на поединок, то он уже для нас не мужик, а солдат, которому нужно помочь. Господа, кто понесет его со мной?

— Я, — сказал Володыевский.

— Так несите его на моей бурке, — прибавил Харламп.

Через минуту Богун лежал уже на бурке, концы которой подхватили Заглоба, Володыевский, Кушель и Ильяшенко, и шествие, в сопровождении Харлампа и Селицких, медленно направилось к корчме.

— Однако он живучий, — сказал Заглоба, — еще шевелится. Господи, если б мне кто сказал, что я буду нянчить его и носить, то я подумал бы, что надо мной смеются. Я слишком чувствителен, но уж не переделаю себя! Надо ему перевязать раны. Надеюсь, что на этом свете мы уж больше с ним не встретимся, так пусть он вспомнит меня добром хоть на том.

— Так вы думаете, что он не поправится? — спросил Харламп.

— Я бы не дал теперь за его жизнь и старой мочалы. Так было предназначено ему, и он не мог уйти от этого; если б ему посчастливилось с Володыевским, то он не ушел бы от моих рук Но я рад, что так случилось, потому что уже и так кричат, что я убийца. А что мне делать, если мне становятся поперек дороги? Я должен был заплатить Дуньчевскому пятьсот золотых штрафа, а вы знаете, что имения на Руси не приносят теперь никакого дохода.

— Правда, ведь вас там совсем ограбили… — сказал Харламп.

— Однако он тяжелый, — продолжал Заглоба, — я совсем устал. Ограбить-то нас ограбили, но я надеюсь, что сейм выдумает нам какое-нибудь вознаграждение, а то мы погибнем. Посмотрите, опять идет кровь; сбегайте, господин Харламп, в корчму и велите жиду приготовить хлеба с паутиной. Это не очень-то поможет покойнику, но помочь ему все-таки надо — это долг христианина, и ему легче будет умирать.

Он остановил кровь, залепил ему раны хлебом и сказал Ильяшенко:

— А ты, старик, здесь не нужен. Поезжай скорее в Заборово, проси, чтоб тебя допустили к королевичу, и расскажи все, как было. Если наврешь, велю тебе снять голову; я все узнаю, потому что я в хороших отношениях с его милостью королевичем. Поклонись тоже Хмельницкому, он со мной знаком и любит меня. А мы похороним прилично твоего атамана, — ты же делай свое, не шатайся по закоулкам, не то тебя убьют, прежде чем ты успеешь сказать, кто ты такой. Прощай! С Богом!..

— Позвольте остаться, пока он остынет.

— Поезжай, говорят тебе! — сказал грозно Заглоба. — А не то я велю мужикам свезти тебя в Заборово. Не забудь, кланяйся Хмельницкому.

Ильяшенко поклонился в пояс и вышел, а Заглоба сказал Харлампу и Селицким:

— Я отправил этого казака, так как ему нечего здесь делать, а если его действительно убьют, что легко может случиться, то всю вину свалят на нас. Заславские и канцлерские сторонники первые кричали бы во все горло, что люди князя-воеводы перерезали все казацкое посольство и не уважают закона. Но мы не дадим себя на съедение этим объедалам и ухаживателям, вы же будьте свидетелями, что он сам вызвал нас. Я велю войту похоронить его хорошо. Нам тоже пора отправляться и дать отчет князю-воеводе.

Хрипение Богуна прервало слова Заглобы.

— Ого, душа ищет выхода, — сказал шляхтич. — Уже темно, и его душа ощупью пойдет на тот свет. Но если он не обидел нашу богиню, то пошли ему Господи вечный покой. Аминь! Едем, Володыевский! От всего сердца прощаю ему его вину, хотя, правду сказаться больше мешал ему, чем он мне. Но теперь конец. Прощайте, господа, мне было очень приятно познакомиться с вами. Не забывайте же быть свидетелями, в случае надобности.

Глава XIII