Огнем и мечом

Он вскоре заснул, и ему начали сниться страшные сны. Ему казалось, что какие-то чудовища уселись ему на грудь, давят его и связывают ему руки и ноги. Он слышал также крики и выстрелы, яркий свет больно резал ему глаза. Он хотел проснуться, открыть глаза и не мог. Он чувствовал, что с ним творится что-то странное, что голова его свешивается назад как будто его несут за руки и за ноги… Им овладел страх; ему было скверно, очень скверно и тяжело. К нему мало-помалу возвращалось сознание, но странное дело: он чувствовал такую слабость, какой никогда не испытывал в жизни.

Он еще раз попробовал шевельнуться, а когда это ему не удалось, он уже окончательно проснулся и открыл глаза.

Взор его встретил пару глаз, которые жадно впились в него. Черные как уголь, глаза эти так зловеще смотрели на него, что Заглоба, окончательно пришедший в себя, подумал сперва, что это смотрит сам дьявол; он снова зажмурил глаза и быстро открыл их. А глаза по-прежнему упорно смотрели на него, и лицо показалось знакомым… Вдруг Заглоба вздрогнул, у него выступил холодный пот, по телу забегали мурашки.

Он узнал лицо Богуна.

Глава VII

Заглоба лежал, привязанный к собственной сабле, в той самой избе, в которой была свадьба; страшный атаман сидел на скамье и тешил свои глаза испугом пленника.

— Добрый вечер! — сказал он, увидев открытые глаза своей жертвы.

Заглоба ничего не ответил, но в одно мгновение так протрезвился, будто никогда не брал в рот ни капли вина, только почувствовал, как по всему телу, с ног до головы, пробежали мурашки, а мозг застыл. Говорят, что утопающий в последнюю минуту видит всю свою прошлую жизнь, — то же было и с Заглобой, в голове которого пронеслась мысль: "Ну и задаст же он мне трепку!"

А атаман повторил спокойным голосом:

— Добрый вечер!

"Брр! — подумал Заглоба. — Я предпочел бы лучше, чтобы он впал в бешенство".

— Вы не узнаете меня?

— Челом, челом вам! Как ваше здоровье?

— Ничего. А о вашем я уж сам позабочусь.

— Не просил я у Бога такого доктора и сомневаюсь, чтобы твои лекарства помогли; но — да будет воля Божия!

— Но ведь ты лечил меня, а теперь я отблагодарю тебя. Мы — старые друзья. Помнишь, как ты обвязывал мне голову в Разлогах?

Глаза Богуна засверкали, как два угля, и страшная улыбка искривила его губы.

— Помню, — ответил Заглоба, — что я мог бы тогда пырнуть тебя ножом, но не сделал этого.

— Да разве я пырнул тебя? Или собираюсь пырнуть? Ведь ты же мой друг; я буду беречь тебя как зеницу ока.

— Я всегда говорил, что ты благородный рыцарь, — сказал Заглоба, делая вид, что принимает слова Богуна за чистую монету, но одновременно с этим в голове его мелькнула другая мысль: "Видно, он приготовил для меня что-нибудь особенное; я не умру попросту".

— Ты хорошо сказал, — продолжал Богун, — ты тоже благородный рыцарь; мы ведь искали друг друга и вот нашли.

— Правду говоря, я совсем не искал тебя, но спасибо на добром слове.

— Скоро ты еще лучше поблагодаришь меня, и я поблагодарю тебя за то, что ты привез мне княжну из Разлог в Бар. Я нашел ее там и вот теперь пригласил бы тебя на свадьбу, но нельзя ее справить сегодня или завтра, так как теперь война, а ты человек старый, может, не доживешь до конца.

Заглоба, несмотря на свое ужасное положение, насторожил уши.

— На свадьбу? — пробормотал он.

— А что ты думал? — сказал Богун. — Мужик я, что ли, неволить ее без попа; или же у меня не хватит денег, чтобы венчаться в Киеве? Ты ведь привез ее в Бар не для мужика, а для атамана, для гетмана…

"Славно!" — подумал Заглоба.

Потом, повернув голову к Богуну, сказал:

— Прикажи развязать меня.

— Полежи, полежи! Скоро поедем, а ты человек старый; тебе надо отдохнуть перед дорогой.

— Куда ты хочешь везти меня?

— Ты мой приятель, и я свезу тебя к другому моему приятелю, к Кривоносу. Мы оба позаботимся, чтобы тебе там было хорошо.

— Будет мне там тепло! — пробормотал шляхтич, и по спине его снова забегали мурашки.

Он начал говорить: