Он вскоре заснул, и ему начали сниться страшные сны. Ему казалось, что какие-то чудовища уселись ему на грудь, давят его и связывают ему руки и ноги. Он слышал также крики и выстрелы, яркий свет больно резал ему глаза. Он хотел проснуться, открыть глаза и не мог. Он чувствовал, что с ним творится что-то странное, что голова его свешивается назад как будто его несут за руки и за ноги… Им овладел страх; ему было скверно, очень скверно и тяжело. К нему мало-помалу возвращалось сознание, но странное дело: он чувствовал такую слабость, какой никогда не испытывал в жизни.
Он еще раз попробовал шевельнуться, а когда это ему не удалось, он уже окончательно проснулся и открыл глаза.
Взор его встретил пару глаз, которые жадно впились в него. Черные как уголь, глаза эти так зловеще смотрели на него, что Заглоба, окончательно пришедший в себя, подумал сперва, что это смотрит сам дьявол; он снова зажмурил глаза и быстро открыл их. А глаза по-прежнему упорно смотрели на него, и лицо показалось знакомым… Вдруг Заглоба вздрогнул, у него выступил холодный пот, по телу забегали мурашки.
Он узнал лицо Богуна.
Глава VII
Заглоба лежал, привязанный к собственной сабле, в той самой избе, в которой была свадьба; страшный атаман сидел на скамье и тешил свои глаза испугом пленника.
— Добрый вечер! — сказал он, увидев открытые глаза своей жертвы.
Заглоба ничего не ответил, но в одно мгновение так протрезвился, будто никогда не брал в рот ни капли вина, только почувствовал, как по всему телу, с ног до головы, пробежали мурашки, а мозг застыл. Говорят, что утопающий в последнюю минуту видит всю свою прошлую жизнь, — то же было и с Заглобой, в голове которого пронеслась мысль: "Ну и задаст же он мне трепку!"
А атаман повторил спокойным голосом:
— Добрый вечер!
"Брр! — подумал Заглоба. — Я предпочел бы лучше, чтобы он впал в бешенство".
— Вы не узнаете меня?
— Челом, челом вам! Как ваше здоровье?
— Ничего. А о вашем я уж сам позабочусь.
— Не просил я у Бога такого доктора и сомневаюсь, чтобы твои лекарства помогли; но — да будет воля Божия!
— Но ведь ты лечил меня, а теперь я отблагодарю тебя. Мы — старые друзья. Помнишь, как ты обвязывал мне голову в Разлогах?
Глаза Богуна засверкали, как два угля, и страшная улыбка искривила его губы.
— Помню, — ответил Заглоба, — что я мог бы тогда пырнуть тебя ножом, но не сделал этого.
— Да разве я пырнул тебя? Или собираюсь пырнуть? Ведь ты же мой друг; я буду беречь тебя как зеницу ока.
— Я всегда говорил, что ты благородный рыцарь, — сказал Заглоба, делая вид, что принимает слова Богуна за чистую монету, но одновременно с этим в голове его мелькнула другая мысль: "Видно, он приготовил для меня что-нибудь особенное; я не умру попросту".
— Ты хорошо сказал, — продолжал Богун, — ты тоже благородный рыцарь; мы ведь искали друг друга и вот нашли.
— Правду говоря, я совсем не искал тебя, но спасибо на добром слове.
— Скоро ты еще лучше поблагодаришь меня, и я поблагодарю тебя за то, что ты привез мне княжну из Разлог в Бар. Я нашел ее там и вот теперь пригласил бы тебя на свадьбу, но нельзя ее справить сегодня или завтра, так как теперь война, а ты человек старый, может, не доживешь до конца.
Заглоба, несмотря на свое ужасное положение, насторожил уши.
— На свадьбу? — пробормотал он.
— А что ты думал? — сказал Богун. — Мужик я, что ли, неволить ее без попа; или же у меня не хватит денег, чтобы венчаться в Киеве? Ты ведь привез ее в Бар не для мужика, а для атамана, для гетмана…
"Славно!" — подумал Заглоба.
Потом, повернув голову к Богуну, сказал:
— Прикажи развязать меня.
— Полежи, полежи! Скоро поедем, а ты человек старый; тебе надо отдохнуть перед дорогой.
— Куда ты хочешь везти меня?
— Ты мой приятель, и я свезу тебя к другому моему приятелю, к Кривоносу. Мы оба позаботимся, чтобы тебе там было хорошо.
— Будет мне там тепло! — пробормотал шляхтич, и по спине его снова забегали мурашки.
Он начал говорить: