Огнедева

На самом деле Велем просто не знал, как ему теперь с ней быть. Он отчаянно злился на сестру за тревогу, трудности и позор, который она навлекла бы на род, если бы ее побег удался, но еще сильнее гневался на Вольгу, задурившего ей голову и сманившего на это дело! Он не мог взять в толк, как на такое могла решиться его сестра, его Дивляна, Искорка, как звала ее мать. У нее, конечно, всегда ветер в голове свистел, но она была своя, родная до последнего золотого волоска, и не получалось представить ее среди изгоев, волков, отторгнутых своим родом и родом человеческим. Среди тех, кто становится волками-оборотнями, уходит в звериный мир. И не меньше самой Дивляны он изводился мыслями о том часе, когда привезет ее домой и поставит перед родичами.

Взглянуть в глаза отцу и матери для Дивляны было так страшно, что однажды она сказала Добролюте, что хочет остаться здесь, в Перыни. Но старшая жрица покачала головой: даже Огнедеву она не имела права оставить у себя, пока род не отпустит и не благословит ее на служение богам. Ни у людей, ни у богов нет пристанища тому, кто отторг себя от родового дерева.

Но теперь, когда выяснилось, что в крови Дивляны дремала Огнедева и что на побег из дома на Ильмерь ее толкнула воля богов, родичи, наверное, ее отпустят — так утешала девушку Добролюта. Жрица даже собиралась сама поехать с ней в Ладогу, чтобы поговорить с Домагостем, а главное, с Милорадой и ее сестрой.

— Да, сами боги меня заставили бежать! — Ободренная этой мыслью, Дивляна даже вцепилась в руку Добролюты. — Ведь если бы иначе, если бы я своей волей, они бы меня отвергли и Огнедевой не избрали бы! И огонь бы Лелин не загорелся, будь я недостойна!

— А коли так, чего же тоскуешь?

— Я…

Дивляна отвела глаза. На уме у нее был Вольга. При мысли о воле богов разлука с ним не стала легче. А должна бы стать — если бы любовь была только средством привести ее на Ильмерь. Но вот она уже на Ильмере, Лелин огонь загорелся, и золотое ожерелье Огнедевы легло на ее грудь, — а мысль о Вольге по-прежнему отзывается болью в сердце, и слезы наполняют глаза. Если бы ее спрашивали, она бы не раздумывая променяла на счастье быть с ним и золотое ожерелье, и честь быть избранной, и все богатства и почести, которые ей могла предложить жизнь. Но никто Дивляну не спрашивал…

Добролюта вздыхала и осторожно убирала растрепавшиеся волосы с ее лба. У нее никогда не было дочери, и эту дочь она увидела в девушке, родственнице, которую боги сами привели к ней и отдали под ее защиту и наставление. Но будь Дивляна ее родной дочерью, что она сказала бы ей? Ведь что-то дало ей силу решиться на это — покинуть свой дом и своих чуров. Покорность своему роду — это важно, на этом держится устойчивость и сохранность человеческого мира. Но мир застывший, не растущий обречен на гниение и умирание — ведь неподвижным бывает только мертвое. А Добролюта знала, что именно это непокорство иной раз дает силу сделать шаг вперед. К добру этот шаг приведет или к худу — знают только боги, но это шаг прочь от неподвижности и разрушения. Однако пока совсем не ясно, чего же хочет судьба от дочери Домагостя.

— Чего же судьба моя хочет? — вдруг сказала сама Дивляна, и Добролюта вздрогнула — та будто услышала ее мысли. — То одно, то другое мне предрекается… а я мечусь, будто лист сухой на ветру…

— Эх, горлинка моя! — Добролюта вздохнула и сжала ее узкую белую руку своей загрубелой и загорелой рукой. — Я вот по се поры не поняла, чего моя судьба хотела, а мне ведь пятый десяток! Четверых сыновей вырастила да женила, помирать пора, а я все не ведаю, то ли сотворила, чего судьба моя хотела! Ты еще молодая да смелая — авось еще поймешь!

Глава 16

Приближался Перунов день, за которым следует жатва. В ожидании ее предстояли Зажинки — не столько настоящее начало уборки урожая, сколько обряд, привлекающий благословение богов на это самое важное в году дело. Прошло новолуние, в небе появился тоненький серпик молодого месяца — словно сами боги вручали жницам их орудие труда. Это было удачное предзнаменование: если жатва начинается на растущем месяце, то и урожай будет возрастать и получится богатым. В первый день после новолуния в Перыни собрались все женщины Словенска — выбирать зажинщицу. Насколько ловка, умела и удачлива начинающая жатву, зависит успех всего дела: тогда и работа спорится, и зерно не теряется, и жницы не ранят себя серпами и не слишком устают на поле. В прежние годы выбор нередко падал на Добролюту — она, мать четверых прекрасных сыновей, славилась как обладательница легкой руки, сильная и проворная жница. Но с годами она утратила необходимую ловкость, а главное, отдав старшей невестке женский пояс, отдала вместе с ним и свою плодовитость, из-за чего могла плохо повлиять на плодородие земли. Назначили другую жрицу, Родочесту Родославну — сильную и ловкую молодую женщину, благополучно родившую двоих детей.