Офицерский гамбит

И при всем этом, наряду с чудовищными поражением и разочарованиями Украина ментально далеко продвинулась на Запад, оторвалась от России. Тут в самом деле комфортнее, теплее. Но кто они, украинцы, в смущении задавал Артеменко вопрос сам себе. Я – украинец?! Или я просто солдат империи, который с присущей ему упрямой тупостью готов разрушать огнем и мечом все то, что противоречит имперскому мышлению? Ведь и эта, якобы ниспосланная Богом тысячелетняя русская традиция авторитарного властвования, безропотного поклонения владыкам-монархам ему лично чужда. Да и всегда была чужда, потому что противоречила его внутренней философии опоры на индивидуальную силу, на личность, которая даже в единственном числе что-то значит.

Алексей Сергеевич не ожидал от себя подобной метаморфозы. Не ожидал, что в мыслях начнет ставить себя на место украинца, играть шахматную партию сам с собой, постоянно поворачивая доску к себе – то белыми, то черными. Он не мог понять истинной, глубинной причины своих сомнений, но хорошо знал, что Мишин тут, в принципе, ни при чем. Андрей Андреевич, с его староукраинскими идеями, обрамленными в новые рамки, всего лишь новый импульс, дополнительный толчок для совершения некого прыжка в новую реальность мышления и восприятия действительности. Но разве он уже не стал на путь миротворчества, разве не предпринял попытки перестать видеть только благо в кремлевских заданиях и смотреть на все своими собственными глазами?! Разве не поддал он все, исключительно все, собственному беспристрастному анализу?! Надо действовать, активнее, четче, понятнее! Эти слова все чаще звучали в голове полковника Артеменко каким-то тяжелым звоном, похожим на колокола украинских церквей.

Или, может быть, думал Артеменко, его невыносимая тревога просто совпала с периодом тоскливого одиночества, в клещах которого ему все труднее справиться с волнами гнетущей депрессии. Дочь была в лагере, с женой разделяло несколько тысяч километров – она опять была в Индии. И снова отдаление от семьи казалось офицеру фатальным и неотвратимым, он не мог ни противостоять, ни противиться этому. И где-то в недрах его сознания росла тайная убежденность, что эти два тягучих, как смола, процесса взаимосвязаны. Потому что само ощущение удаленности семьи возникло как будто вместе с его новой работой в Киеве. И то, что сама работа стала с некоторых пор тяготить его, как будто он взвалил на плечи и тащит нелепый, слишком тяжелый груз. Когда он думал о семье, то все больше приходил к мысли, что его связь с дочерью висит на волоске, да и многолетнее ментальное единство с женой надломлено, превратилось в призрачное, похожее на мираж ощущение. Как будто бы ничего не произошло, он в любой момент может дотянуться до телефона и услышать родные голоса. Артеменко пробовал проверить ситуацию, набирал знакомые номера, но слышал в ответ лишь вызывающие слепую, бессильную ярость слова о недосягаемости абонентов. И тогда полковнику мерещилось, что в его жизни произошли какие-то основательные изменения, на которые он не был в силах влиять, потому что они предопределены. И он опять пробовал сосредоточиться на не приносящей радости работе.

Объятый горечью, он вспомнил когда-то потрясшую его сентенцию Эриха Фромма. «Индивид не должен быть подчинен никаким внешним целям, чуждым его собственному развитию и счастью», – говорил великий мыслитель XX века. Он, Артеменко, всегда был горд и счастлив тем, что делает в данный момент. А вот теперь ясно осознает, что нить его развития и счастья начинает ускользать, что он что-то теряет, быть может, главное, самое важное, то, что никогда не должен терять. Только бы Аля была с ним, дождаться конца этой завершающейся украинской миссии, а там он сумеет что-то изменить. Они здоровы и еще не стары. У них нет недостатка в средствах. Так в чем же дело? Что так навязчиво и неотступно мучит его, что преследует его, отчего он долго не может уснуть или просыпается в два часа ночи, чтобы не спать до половины пятого? Это беспокойство сродни чувству хорошо отгородившегося собственника, под носом у которого горит соседский домик. У него припасены огнетушители, но вместо помощи он еще тайно подливает бензин туда, где не достаточно хорошо горит. Ведь слабость упавшего усилит его самого. Когда же пламя объяло все и стало, давясь, ненасытно пожирать весь соседский мир, он опомнился, прозрел: то была земля общих предков, то гибли общие корни, общая память предавалась забвению…