Офицерский гамбит

– Ладно, – не стал с ним спорить Игорь Николаевич, – слушай самое интересное. Приезжаем мы в эту компанию на Глебовом джипе с опозданием на семь или десять минут, заходим в холл – просторный, блестящий везде, можно глаза порезать о лучи. Только собрались пропуск оформить, как нам охранник, ряженный, как шотландец, говорит: «Отойдите, пожалуйста, в сторону, сейчас будет генеральный директор выходить». Я ему хотел сказать: «Слышь, ты, чучело, а твой генеральный директор что, царь?» И с удовольствием ткнул бы ему в глаз. Да Осипович меня одернул, хвост поджал по-собачьи. В общем, нукеры Асанова отогнали нас на добрый десяток метров, словно мы смердели. И потом мы увидели, как с гордо поднятой головой, ни на кого не оборачиваясь, прошел он к своему блестящему автомобилю. Как на подиуме. Как это, дефиле, кажется, называется? Вот так и завершилась встреча с важным человеком. И меня осенило: да ведь люди, когда наверх идут, чаще всего-то как раз опускаются…

Алексей Сергеевич молча вздохнул и налил еще коньяку. Да, прав Игорь, годы кому мозги выравнивают, а кому рогом бараньим выкручивают…

– И подумал я тогда, – резюмировал Игорь Николаевич, – конечно, каждый из нас стремился совершить что-то значимое, подвиг, мужской поступок хотя бы. Но что такое случилось с нашим современником? Ты мне скажи, – тут он серьезно взглянул на Артеменко, и тот увидел перед собой суровое, каменное лицо воина, с такими неумолимыми лицами римляне ходили покорять галлов, а русские и ныне ходят по Кавказу, – мир перевернулся или просто это я один сошел с ума?! Вот почему я решил бежать подальше от столиц, от лучистых наших деятелей, от кругломордых чиновников, от сытых депутатов и их верных помощников. Не по нутру, знаешь. А еще у меня возникло ощущение, кстати, здесь уже возникло: зря я, пожалуй, воевал, зря вообще затеял игру…

Дидусь откинулся на спинку кресла, обессиленный, истощенный всем тем, что рассказал. На самом деле ему стало легче, и он ловил себя на том, что не может, не хочет думать, не желает ничего вспоминать. Все то, чем он жил двадцать офицерских и четыре курсантских года, провалилось в темную, бездонную пропасть, оборвалось – теперь жизнь надо начинать сначала. Словно проверяя способность это сделать, офицер взглянул на свои руки – они ничем не изменились за четверть века и были такими же сильными, с темными пятнами от ссадин, со шрамами от люка десантной машины и от попавшего осколка, мозолистыми, привыкшими к тяжелой мужской лямке. Они, эти руки, не сдадут и еще долго послужат ему… Автоматически он перевел взгляд на Артеменко – тот тоже сидел, погруженный в свои мысли, – посмотрел на его руки и удивился. У его друга руки теперь были другими, – он такие называл холеными. Конечно, не изящные руки музыканта с тонкими и гибкими пальцами, но и не труженика – руки человека, привыкшего к спокойной, стабильной жизни. Может, зря он ему тут все выкладывает, распинается? Может, все это от него так же далеко, как какой-нибудь Марс или Плутон, о наличии которых всем известно, но которые никто не стремится увидеть?

Некоторое время они молча тянули сигареты, окружив себя плотными клубами дыма. «Надо будет завтра хорошенько проветрить, а то Алька ворчать станет», – подумал Артеменко, чувствуя, что хмель уже основательно поволок его в мягкую тину душевного болота. Так, надо менять тему и завершать вечер.

– Как там Оксана? Как дети? А то мы что-то увлеклись военной темой. Как будто ничего на свете в жизни нет, кроме окопных вшей и медалей за отвагу?

– А что Оксана? Оксана – молодец! Настоящая офицерская жена. Все умеет, ничего не просит, со всем управляется. Кажется, из всех грехов наших мужских одного только не простила бы мне – измены.

– Ну, этим ты, кажется, не страдаешь.