Офицер и шпион

Мерсье продолжает свою монотонную речь, словно зачитывает безмозглую и безграмотную передовицу из «Либр пароль», которой повсюду видится еврейский заговор. Он утверждает, что для освобождения Дрейфуса в Англии и Германии были собраны тридцать пять миллионов франков. Генерал приводит как факт слова, якобы сказанные Дрейфусом об оккупации Эльзаса и Лотарингии, слова, от которых Дрейфус всегда открещивался: «Нам, евреям, это безразлично: наш Бог всегда там, где и мы». Он вытаскивает на свет божий старый миф о «признании» перед разжалованием. Потом предлагает совершенно фантастическое объяснение того, почему показал секретное досье судьям во время трибунала. Мерсье заявляет, что из-за предательства Дрейфуса страна была в «одном шаге от войны» с Германией – отношения, мол, накалились до такой степени, что он приказал генералу Буадефру быть готовым к отправке телеграмм, которые привели бы в действие механизм мобилизации. А сам он, Мерсье, тем временем заседал в Елисейском дворце с президентом Казимиром-Перье до полуночи и ждал, отступит ли германский император или нет.

Казимир-Перье, сидящий среди свидетелей, поднимается, чтобы опровергнуть это, но Жуос не позволяет ему вмешаться. Президент покачивает головой, слыша такую чушь, что производит сенсацию в суде.

Мерсье ничего не замечает. Это старая паранойя, связанная с Германией, непреходящее зловоние пораженчества после 1870 года.

– Так вот, в тот момент следовало ли нам хотеть войны? – продолжает гнуть свое Мерсье. – Следовало ли мне как военному министру хотеть для моей страны войны в тех условиях? Я без колебаний отвечаю «нет». С другой стороны, мог ли я оставить трибунал в неведении относительно обвинений, предъявленных Дрейфусу? Эти документы, – он похлопывает по кожаной папке перед ним, – тогда образовали то, что получило название «секретное досье», и я счел необходимым предъявить их судьям. Мог ли я положиться на относительную секретность процесса, проходившего за закрытыми дверями? Нет, я не доверяю закрытым дверям! Рано или поздно прессе удается заполучить все, что она хочет, и опубликовать, несмотря на угрозы правительства. В этих обстоятельствах я поместил секретные документы в запечатанный конверт и отправил его председателю военного трибунала.

Дрейфус теперь сидит прямо на своем стуле и смотрит на Мерсье с нескрываемым удивлением и с чем-то еще, что впервые копится за удивлением, – с неистовой злостью.

Генерал этого не видит, потому что избегает смотреть в ту сторону.

– И позвольте добавить последнее, – говорит он. – Я дожил до преклонных лет и имел печальную возможность убедиться в том, что человеку свойственно ошибаться. Но если я слабоумен, как утверждал мсье Золя, то я, по крайней мере, честен и родился у честного отца. Если бы хоть малейшие сомнения закрались в мою душу, я бы первый заявил об этом! – Только теперь он поворачивается на стуле и смотрит на Дрейфуса. – И сказал бы перед всеми вами капитану Дрейфусу: «Я заблуждался, но заблуждался искренне».

Этот дешевый театральный штрих оказывается невыносимым для заключенного. Внезапно и невероятным образом, без малейших следов слабости в ногах Дрейфус вскакивает со стула, сжимает кулаки и, развернувшись к Мерсье, словно чтобы ударить его, голосом, в котором слышится надрыв и рыдание, кричит:

– Именно это вы и должны сказать!

Весь суд затаивает дыхание. Чиновники слишком потрясены, они не двигаются. Только на Мерсье это не производит впечатления. Он игнорирует фигуру, возвышающуюся над ним.

– Я бы сказал капитану Дрейфусу, – терпеливо повторяет он, – «Я искренне ошибался. Признаю это от чистого сердца и сделаю все, что в моих силах, чтобы исправить ужасную ошибку».

Дрейфус по-прежнему стоит, смотрит на него, воздев руку.

– Это ваш долг!

Раздаются аплодисменты, в основном аплодируют журналисты, я присоединяюсь к ним.

Мерсье чуть улыбается, словно столкнулся с чересчур эмоциональным ребенком, покачивает головой, ждет, когда успокоится шум.

– Это не так. Мои убеждения с тысяча восемьсот девяносто четвертого года не претерпели ни малейших изменений. Напротив, они даже укрепились не только в результате досконального изучения секретного досье, но и вследствие того нелепого шума, который учинили сторонники Дрейфуса, пытаясь доказать его невиновность, и это несмотря на сумасшедшие усилия и потраченные ради него миллионы. Ну вот, теперь я все сказал.

С этими словами Мерсье закрывает свою кожаную папку, встает, кланяется судьям и, взяв кепи с полочки перед ним и засунув папку себе под мышку, под громкое улюлюканье направляется прочь из зала. Когда он проходит мимо скамей для прессы, один из репортеров – это Жорж Бурдон из «Фигаро» – шипит ему:

– Убийца!

Мерсье останавливается и показывает на него пальцем:

– Господин председатель, это человек только что назвал меня убийцей!

Поднимается военный прокурор:

– Мсье председатель, я требую арестовать этого человека за оскорбительное поведение.

Жуос обращается к приставам:

– Возьмите его под стражу!

Они подходят к Бурдону, и в этот момент поднимается Лабори.