Офицер флота

К о н д р а т ь е в. Опять за старое? Не знаю уж, кто ты такой, а вот я - ангел. Ангельское у меня терпение. И почему я такой хороший - сам понять не могу. Ведь по-настоящему за один твой доклад о нашем походе я с тебя должен голову снять... А с награждением теперь заглохло. Это неспроста.

Г о р б у н о в (улыбнулся). Ордена дает правительство. Ему видней.

К о н д р а т ь е в. Запомнил! Нет, ты объясни, почему я все это терплю?

Г о р б у н о в. Потому что я правду говорил.

К о н д р а т ь е в. Правду! Мало ли что правду! Просто я тебя люблю. Уж не знаю за что. Я человек простой, открытый... (Заметив прищуренный взгляд Горбунова, засмеялся.) Ну, ладно. На! (Протягивает руку.)

К а т я (вбежала, запыхавшись). Вы здесь? Живы? Боже, как я переволновалась.

К о н д р а т ь е в. Здравствуйте, Катерина Ивановна. И до свидания.

К а т я. До свидания.

Кондратьев выходит.

К а т я. Очень рада, что он ушел. Что с вами? Вы больны?

Г о р б у н о в. Не знаю. Может быть, немного простудился ночью...

К а т я. Так что же вы стоите здесь, на холоду? Подите сюда. (Дотрагивается до его лба.) Не могу понять. Жара как будто нет. А глаза нехорошие. Неприятности? (Пауза.) Терпеть не могу вашего Бориса Петровича.

Г о р б у н о в. За что вы его так невзлюбили?

К а т я. Оставьте, не смейте его защищать. И никакой он вам не друг. И вы сами на него сердитесь, но почему-то всегда защищаете.

Г о р б у н о в. Значит, друг, если сержусь. На чужих что проку сердиться?

К а т я. А на меня вы сердитесь когда-нибудь? Впрочем, можете не отвечать. Конечно, нет. Со мной вы всегда удивительно любезны. (Быстро обернулась.) Папа? Замерз?

Х у д о ж н и к (входит). Нет-нет. Только немного пальцы... Я обязательно должен еще сегодня поработать. Мне кажется, что я увидел правильно. Но надо закрепить увиденное...

Г о р б у н о в. Картину пишете?

Х у д о ж н и к. Нет. Я пишу обвинительный акт. Если это будет только картина, я брошу ее в огонь. Я хочу, чтобы у людей сжимались кулаки, когда они будут смотреть на этот кусок холста.

Г о р б у н о в. Можно взглянуть?

Х у д о ж н и к (нерешительно). Пожалуйста... Только ведь это не вполне закончено. А женская фигура на переднем плане... ее уж придется потом как-нибудь по памяти... (Поворачивает холст к свету.)

Г о р б у н о в (после очень длинной паузы). Да...

Опять молчание.

Х у д о ж н и к. Вы даже не знаете, Виктор Иванович, какую роль вы сыграли в моей жизни. Не будь вас...

Г о р б у н о в. Не надо. Это вам так кажется. Лучше дайте мне совет. Вы - старый, мудрый человек, вы знаете человеческое сердце. Скажите... (С усилием.) Вот если бы вам пришлось выбирать - сказать правду, рискуя потерять что-то очень для вас дорогое, или... Всегда ли человек должен говорить все, что у него на душе, или иногда он может... Нет, так вы не поймете. Мне нужно для себя решить... К сожалению, я не имею права рассказывать.

Х у д о ж н и к. Мне кажется, что я все-таки улавливаю, о чем вы говорите. Друг мой, я, вероятно, недостаточно разбираюсь в практической жизни. Но в искусстве я кое-что смыслю. Так позвольте, я буду говорить сейчас как художник. Ну, несомненно, когда имеешь дело с врагом, искренность может быть весьма неуместна. Не мне вас учить, тут вам и книги в руки. Но своему народу можно говорить только правду. Призвание художника в том, чтоб изображать мир так, как он его видит. Можно учиться у жизни видеть по-новому, но нельзя писать то, чего не увидел твой глаз художника, нельзя смотреть на мир глазами соседа. Правда не всегда легка. Но творения, созданные честной рукой, живут, они будят мысли и страсти, а все, порожденное модой, холодным расчетом, умирает быстро, и народ отворачивается от художника-дельца и проходит мимо его поблекших творений. И будь вы моим учеником, я сказал бы вам так: "Лучше ошибись, но не лги".

Горбунов молча кивнул головой. Пауза.

К а т я. Папа, зачем ты с ним говоришь? Он тебя даже не слышит. Он совсем болен.

Г о р б у н о в. Нет, я слышу. И я совершенно здоров. Только я устал. Очень устал.

Картина пятая

Февраль. Просторная, комфортабельная каюта на

плавбазе. Это - кабинет. Спальня находится рядом и

отделена тяжелой портьерой. Сквозь замерзшие

иллюминаторы льется яркий дневной свет. За письменным

столом сидит контрадмирал Белобров - пожилой грузный

человек сурового вида. Он глуховат на одно ухо,

говорит рокочущим басом. Перед ним лежит толстая кипа

бумаг. Здесь же Кондратьев - хозяин каюты.

К о н д р а т ь е в. Селянина звать, товарищ контр-адмирал?

Б е л о б р о в. А где он?

К о н д р а т ь е в. Ожидает в кают-компании.

Б е л о б р о в. Ну и пусть подождет. Горбунов вызван?

К о н д р а т ь е в. Приказано явиться в десять ноль-ноль, товарищ контр-адмирал.

Б е л о б р о в. Интересно хоть взглянуть, что за зверь такой. Какой породы? Хорошо его знаете?

К о н д р а т ь е в. Товарищи. Плавали вместе.

Б е л о б р о в. Раз плавали - должны хорошо знать. Ну, и как ваше просвещенное мнение?.. Стоящий человек? А?

К о н д р а т ь е в. Парень-то он вообще хороший...