Я узнал о дневнике в 1960 году, мне было девятнадцать — именно тогда мы встретились с Фридрихом и Паулиной. Мой отец был их единственным сыном. В 1935-м, когда ему тоже было девятнадцать, они отправили его в Америку, чтобы нацистские идеи выветрились из его головы, но, к сожалению, усилия были напрасны. Моя мать вышла замуж за Фреда Вильяма Кельнера через два года после его приезда в Нью-Йорк и называла его потом не иначе как «нацистским ублюдком»[5]. C точки зрения нацистской расовой теории сама она, Фреда Шульман, была «недочеловеком» сразу по двум причинам — у нее были еврейские и славянские корни, — но это клеймо не могло затмить привлекательность молодой женщины, обескуражившей немецкого эмигранта: он влюбился. За четыре года у них появились трое детей; он настоял, чтобы их крестили по лютеранскому обряду. Фред не стремился работать, вместе с приятелем из Германо-американского союза он занимался распространением пронацистских агитационных брошюр. В апреле 1943 года ФБР возбудило против него дело с целью установить, не шпионит ли он на Германию. Фред тогда отправился в Норфолк, штат Виргиния, — возникли подозрения, что он собирает информацию о перемещениях судов[6]. Доказательства, представленные в ноябре того же года в прокуратуру США, были неубедительными, делу вряд ли дали бы ход, однако предусмотрительный Фред воспользовался полученным от ФБР неформальным советом и пошел в американскую армию, чтобы доказать лояльность своей второй родине. Через неделю после того, как он надел форму, дело ушло в архив. Почти все время службы Фред оставался в США, но в феврале 1945 года за какой-то проступок его понизили в звании до рядового и отправили во Францию в составе военной полиции — охранять бывших немец-ких солдат в лагере, устроенном союзниками для военнопленных. Выйдя в запас в январе 1946 года, Фред остался в Европе, использовав поддельное удостоверение офицера оккупационных войск, и стал промышлять на черном рынке.
В том же 1946 году, когда перестали приходить ежемесячные армейские платежи, Фреда решила, что не поедет жить к родителям и не будет зарабатывать официанткой или продавщицей. На дворе была эпоха блистательных мюзиклов производства MGM и RKO, длинноногих красавиц, заполонивших экраны кинотеатров, а ей уже давно хотелось стать второй Джинджер Роджерс или Сид Чарисс{1}. Правда, возможности для двадцатисемилетней матери троих детей, не имевшей хореографического опыта, открывались, как правило, лишь на дешевых подмостках. Поступив в труппу «Мир веселья» (World of Mirth Carnival), колесившую между штатами Мэн и Джорджия и славившуюся своими фривольными «шоу с девочками», Фреда отвезла всех троих детей в еврейский детский дом в Нью-Хейвене, штат Коннектикут, да там их и оставила. Мне было четыре. Моей сестре — семь, брату — шесть.
В детском доме мы провели семь лет — долгий срок под опекой директора-неврастеника. «За малейшее нарушение распорядка ребенка обычно безжалостно били», — писал один бывший воспитанник в своих воспоминаниях[7]. С матерью мы виделись редко. Отец приехал всего один раз, пообещал отвезти нас «домой» в Германию, к своим родителям, но больше не появлялся. Потом социальная служба штата Коннектикут позакрывала частные приюты вроде нашего, и мы вернулись к матери и ее новому мужу, рабочему сцены, — дело было в 1953 году, тогда же мы узнали, что мой отец умер. Сухие факты в заключении о смерти потрясли нас до глубины души: в 1951 году Фред снова поступил на службу в американские войска в Германии, в 1952-м ушел в самоволку и был объявлен дезертиром, в 1953-м покончил с собой во Франции[8].
Я рос неуправляемым подростком, даже заработал судимость. В шестнадцать бросил школу, бродяжничал на улицах Нью-Йорка. В семнадцать попал на флот. Для таких, как я, военная служба была спасением: я получил аттестат о среднем образовании и дослужился до звания петти-офицера второго класса. В 1960 году был направлен в береговую службу Рас-Таннура, в Саудовской Аравии. По дороге предстояла двухдневная остановка в Германии, на Франкфуртской базе военно-воздушных сил. Смерть отца меня не впечатлила, но все же я чувствовал потребность что-нибудь о нем узнать, встретиться с его родителями — если они еще живы. Я попросил об увольнительной, получил отказ и по прибытии во Франкфурт ушел в самоволку. Мать говорила мне, что Фридрих и Паулина Кельнер живут в городе Лаубах, где мой дед работал в суде, но в Германии оказалось шесть городов с таким названием. На станции недалеко от четвертого Лаубаха мучила мысль: не пропустил ли я деда и бабушку в трех предыдущих, но тут мне встретилась молодая женщина, которой я поведал о своих поисках. Она ехала в Лаубах к родителям и сказала, что недалеко от них живет пожилая пара по фамилии Кельнер.