Одноклассники smerti

А взгляд друга — по-прежнему безмятежный, ласковый. Глаза человека, так и не свыкшегося с жестокостью окружающего мира. Но на донышке этого взора Степа вдруг с изумлением увидел и жестокость, и злорадство. И насмешку.

Сразу все понял. И тихо спросил:

— Миша, это ты меня сдал. Зачем?

Тот оправдываться не стал. С внезапной ненавистью взглянул на Степана и отрезал:

— А потому. Не хрен меня за убогого держать. И в армии. И здесь. Защитничек, блин. Спаситель мира!

Степан аж опешил:

— Я — тебя? За убогого?..

А у сослуживца от злобы аж слюна в уголке рта выступила, а к другому уголку очень смешно прилипла семечка. И шипит Миша змеей:

— Думаешь, я не понял? Как ты вдруг от столицы устал. Ко мне приперся вроде на поправку. Ежу ведь понятно, что неспроста!

«Козлик», из последних сил выжимая газ, был уже совсем рядом. Степа только и успел сказать, прежде чем машина остановилась и из нее выскочили двое милицейских:

— А я думал, ты мне друг…

Но верный Мишка вместо ответа лишь сплюнул приставшую к уголку рта семечку.

А к Степану уже спешили милиционеры. И прежде чем окунуться в свою очередную новую жизнь – жизнь заключенного, он успел подумать: «Меня опять предали».

Сначала его предали они. Трое его прекрасных дам. И теперь вот — сослуживец.

Что за нескладная жизнь!

Дима

Не зря Полуянов так гордился своими контактами .

Опер, что вел дело об убийстве Коренковой, позвонил ему на следующий же день после ареста Степана. Без особой радости в голосе сообщил:

— Взяли убивца.

И рассказал, что забрался тот далеко, аж в Воронежскую область, и закрывали его менты местные, из райцентра. Так что пока то да се, а дней пять пройдет, прежде чем душегуба в Москву доставят.

— Хреново, — отреагировал Дима.

— А что ж хренового? — изумился опер. — Висяк с плеч!

— Он чего, уже раскололся? — осторожно, чтоб не спугнуть источник , спросил Полуянов — этих ментов никогда не поймешь, что у них открытая информация, а что оперативная тайна.

— Да не. Молчит пока, но долго ли умеючи! — хохотнул собеседник.

О своих сомнениях в Степановой виновности — горячие Надькины речи свое действие все же возымели! — журналист говорить не стал. Деловито произнес:

— Ты лучше вот что скажи. А мне повидать этого Ивасюхина — никак не получится?

— Это только по запросу, — поскучнел опер. — Сам, что ли, не знаешь? Пиши письмо за подписью своего главного. Шли к нам, в УВД, а они уж рассмотрят…

— Недельки через две, — закончил Полуянов.

— А то и все три получится, — поправил опер. — Сейчас отпуска, не до тебя.

— Ясно, — вздохнул журналист. — Но все равно: спасибо тебе. С меня причитается.

— Кто б возражал! — не стал ломаться опер.

Они договорились встретиться «с джином», когда по делу Коренковой выплывет еще что-нибудь новенькое. Дима положил трубку и задумался.

В принципе, кое-какая картинка не криминальной, конечно, драмы, а психологического очерка о безвременно погибшем таланте у него в голове уже сложилась.

Девочка — больше самоуверенная, чем способная. Ее мамаша — готовая на все, лишь бы сделать из ребенка «звезду». Ее учительница хотя и понимала, что таланта у ребенка нет, но долгие годы кормила Коренковых посулами о грядущей славе. Ее подруги — самые обычные девчонки, не имевшие никакого отношения к музыке… Милые забавы скучающих старшеклассниц. Запретные удовольствия вроде тайных сигареток или баночки джина с тоником на троих…

И Степан. Который сначала преданно носил неприступной Леночке портфель и ловил каждое ее слово. Потом, устав от роли пажа, переметнулся к более покладистой однокласснице. К его Наде. Спустя годы — когда звезда Коренковой померкла — вновь оказался подле нее. Жил в ее квартире. Делил с ней выпивку и постель. Потом непонятно зачем убил ее. И попытался хладнокровно скрыться.

Надька пусть вся на эмоциях, а права: непонятно, с какой стати Степану было убивать Коренкову? Пьяная ревность? Белая горячка? Но Дима припоминал: Ивасюхин хотя и смотрелся несколько потасканным, но на конченого алкоголика не походил. Не будет такой, даже если перебрал, убивать, потому что мозги сохранил. Проблюется себе тихонечко и спать пойдет. Вот Коренкова — та да, на любую глупость способна. Может, Елена его и завела? Разозлила, распалила настолько, что Степану ничего не оставалось, кроме как ее задушить? В состоянии, как говорится, аффекта?

Дима даже у Надежды спросил — та как раз на кухне крутилась, ужин готовила:

— Надь, а этот Ивасюхин ваш — горячий мужик?

— В каком смысле — «горячий»? — немедленно закраснелась подруга.

— В данный момент я не про секс, — усмехнулся журналист. — Имею в виду: завести его легко? Чтоб он, там, орать начал, мебель крушить?

— Да вообще невозможно, — отрезала Митрофанова. — Флегма еще та. Все бе-е да ме-е… Никаких эмоций. Мы с девчонками его снулой селедкой дразнили.

«Непонятно только, зачем тебе понадобилось эту снулую селедку у подруги отбивать», — мелькнуло у Полуянова.

Но спрашивать не стал — понимал, что новая , внезапно открывшаяся ему Надька все равно правды не скажет. Вместо этого поинтересовался: