Одной крови

Прошло время. Тянулись долгие и не очень сытные зимы, с их метелями, вьюгами. Вход в логово заметало снегом полностью, тогда становилось тихо и тепло, волки спали, не вылезая наружу, целыми днями и ночами. Волки имеют такую особенность, терпеть бескормицу целыми неделями, не слабея при этом, не теряя силы.

В заботах о волчатах пролетали весны, пробегали жаркие лета. Волк в это время сильно худел, ведь ему одному приходилось кормить не только выводок молодых волчат, но и саму волчицу. Целыми днями и ночами он был в поиске, старался найти и добыть пропитание, обеспечить семейство. Выбегивался. О себе вспоминал лишь в последнюю очередь, позволял себе съесть какую-то часть добычи лишь тогда, когда действительно начинал слабеть, чувствовал, что не в силах продолжать день и ночь охотиться, добывать, чтобы прокормить прожорливое семейство.

С наступлением осени, когда в далеких, далеких плавнях снова гремели выстрелы, волчица начинала вести себя беспокойно. Их и неслышно было, тех выстрелов, но она знала, что плавни страшно грохочут. Она выходила из логова, металась по пригорку, часто спускалась к ручью и жадно лакала прозрачную воду. Волк тоже вел себя необычно. Мог на несколько дней уйти от логова. В основном уходил в плавни. Выбирал там какое-то скрытное место и долго, пристально наблюдал за охотниками, с каким-то азартом втягивал носом пороховые газы, незаметно стелющиеся над лабзой. Изводил себя тем, что вздрагивал от каждого близкого выстрела, но оставался лежать на месте. Лежал и впитывал чуждые звуки, чуждые запахи. Наконец, переполнившись всем этим чуждым, волк возвращался к логову. Он видел, чувствовал, как шарахаются от него молодые волки, видел, в каком страхе жмется в логово волчица. Проходило еще несколько дней, волк забирался на толстое, поваленное дерево, заходил на самое высокое место и замирал там, стоял бездвижно, как изваяние, целыми часами, лишь медленно раздувал ноздри, принюхиваясь к дальним, ночным запахам. На фоне темнеющего неба и разгорающейся луны это выглядело символично и жутко. Молодые волки прекращали подростковые игры, возню, усаживались возле входа в логово и внимательно наблюдали за отцом.

Когда ночная темь окутывала все окрестности, а луна поднималась достаточно высоко, на полнеба, волк затягивал свою песню. И было трудно понять, что это, волчий вой или плачь оборотня, так высоки были звуки, так жалобны были стоны, так безутешны были надрывные крики.

Волчица, в это время, забивалась в самый дальний угол логова и скулила, волчата застывали в страхе, даже в какой-то панике, а самый крупный, самый старший, старался подвывать. У него это плохо получалось, голос по-щенячьи дрожал, но он старался, тянул свою партию.

Этот страшный концерт продолжался до полуночи. Волк медленно спускался с высокого постамента и приходил к логову, но волчата уже не смели радостно прыгать возле отца, они чувствовали в нем какую-то неведомую решимость, перемену, ещё не могли понять, но чувствовали: что-то происходит, грядут какие-то серьезные события.

Волк ещё стоял у входа, ожидая, но волчица не появлялась, притихла там внутри логова, притаилась. Он терял терпение и, спустившись внутрь, задавал короткую, но жестокую трепку слепой волчице. Она выскакивала наружу и жалась к испуганным волчатам. Волк выбирался, еще чуть медлил и начинал движение. За ним шел самый крупный волчонок и все остальные, замыкала волчица.

В таком порядке они двигались несколько ночей, все дальше и дальше уходя от логова, день пережидали в укромных, глухих местах, не выдавая себя ни единым звуком. Волки шли на плато. Там, найдя чужую стаю, родители покидали своих подросших, но еще не до конца окрепших волчат. Они уходили обратно, на свой участок, к своему логову. Они не позволяли себе создавать стаю, хотя в зимних, коллективных охотах, участвовали в чужих загонах, делили крупную добычу.

Была ли это какая-то особенность именно этой волчьей пары, так и осталось загадкой, но волк со слепой волчицей уводили своих детенышей в чужие семейства, в чужие стаи, уводили каждую осень. Они, наверное, не знали, да и не хотели знать дальнейшую судьбу своих детей, а между тем, многие из них погибали уже в первый свой самостоятельный день. Стая плохо принимает чужаков, умерщвляя и съедая их без жалости. Только единицам удавалось прижиться, приспособиться, но всю жизнь при этом оставаться изгоями, чужаками.

***

Однажды, ранней осенью, как раз грибная пора была в самом разгаре, одна женщина, жительница деревни, пришла к матери Артемия. Деревня есть деревня, почти все знали эту историю с подстреленной волчицей, знали, что именно Артемий ее подстрелил, сделал слепой, ждали какой-то мести со стороны волков.

Так вот, эта женщина рассказала, что она столкнулась в лесу с той волчицей, собирала грибы и набрела на лесную поляну, присела отдохнуть. Через короткое время туда же, на поляну, медленно вышла волчица. Сразу было понятно, что она слепая, она двигалась так неуверенно, так наощупь, часто останавливалась и принюхивалась.