Одна в пустой комнате

Я открываю глаза и вижу, что у паренька зашит рот. Я хочу кричать. Я помню его. Он приходил проверяющим, когда Аркадий работал ростовой куклой и раздавал флаеры. Я пытаюсь высвободиться. Парень говорит мне что-то через нос, и я вижу, что у него нет одного уха.

– Поздно… – шепчет мне Федор Петрович. – Надо было быстрее соображать и сразу выполнять то, о чем тебя просят.

Я слышу в его руке ножницы. «Чик-чик».

Доктор ловит пальцами мою ресницу. Оттягивает вверх веко.

Мне больно. Я пытаюсь вырваться.

– Не мычи мне тут! – злится доктор.

Он никак не может надежно схватиться за мое веко. Он выдергивает мне ресницу за ресницей и говорит, чтоб я не мычал.

Он говорит, что мне пора бы уже смириться.

И я слышу «чик-чик».

Я издаю нечеловеческий рев. Я рычу и дергаюсь изо всех сил.

Старое кресло не выдерживает, разлетается на куски.

Я ногами отталкиваю Федора Петровича. Он отлетает в сторону и падает. Вместе со своими ножницами, вместе с частью моего глаза.

Подлокотником, привязанным к руке, бью не глядя, врезаюсь в изуродованное лицо парня. Его голова, как пробка, отскакивает в сторону и катится по полу с пластиковым стуком. Его тело остается в той же позе, склонившись надо мной. Его пластиковая шея с шарниром, как у куклы Барби, выступает над воротником.

Я отклеиваю ленту со рта.

Я кричу! Кричу от боли. От обиды. От ярости.

Я смотрю по сторонам.

Манекены присяжных стоят неподвижно. Их пальцы направлены в мою сторону. На лицах застыло «виновен». Я их помню. Я знаю каждого. Вон стоят близняшки-художницы. Рядом стоят и тычут в меня пальцами грабители, что напали на Аркадия в сквере.

Я смотрю в их лица. Мой левый глаз все еще слезится. Правый истекает кровью.

– Виновен! – кричу я. – Знаю, что виновен!

Кричу и выбегаю из комнаты. Распахиваю дверь, спотыкаюсь обо что-то. Я падаю. Кубарем откатываюсь к стене.

Рядом на цепи сидит девушка. Она дрожит. Она меня боится. Ее волосы растрепаны, на руках запекшаяся кровь.

Ее лицо в подтеках, но, кажется, я ее знаю.

– Рита?

Девушка издает испуганный писк и забивается в угол. Цепь побрякивает, девушка закрывает руками рот, я слышу, как она сдавленно плачет.

Она боится издавать лишние звуки. Она тихонько всхлипывает и мотает головой – нет, не надо, пожалуйста.

– Рита, это же я. Я тебе помогу, – говорю и тянусь, чтобы развязать ее.

Она прячет голову, и я вижу следы порезов на ее локтях. Фальшивка срезал кожу у нее на руках, чтобы она не опиралась на локти и спала на животе. Раны необработанные, они загноились.

– Рита… – шепчу и понимаю, что здесь произошло.

Мне стыдно находиться рядом. Мне очень жаль девушку. Мне больно смотреть на ее страдания.

Виновен!

Это я схватил ее. Она моя пленница. Я скопировал ее. Скопировал внешность, и от ее имени, от имени ее нежного образа измывался над беспомощными жертвами.

– Отнимал их лица… – говорю и отступаю.

Упираюсь спиной во что-то твердое. Падаю. Цепляю ногой банку, та с лязгом переворачивается, и запах ирисок разлетается по комнате.

Помню. Теперь все помню…

Как смешивал формалин с ароматизаторами. Как вымачивал в растворе срезанные лица. Это все сделал…

– Я же говорил, что тебе может не понравиться правда, – говорит Федор Петрович.

Он стоит в дверях, вооружившись ножницами. Он смотрит на меня, валяющегося на полу. Спрашивает, доволен ли я теперь, и разводит руками. Он меняет лицо. Ловко, за секунду. И теперь передо мной, с ножницами в руках, стоит Рита.

– Рад, что все вспомнил? – Он смеется женским голосом. – Наслаждайся. Ты же этого хотел?

Фальшивка набрасывается на меня.

Он бьет ножницами мне в живот.

Он душит меня.

А я думаю, что если не просовывать в сломанное ушко палец, если использовать ножницы как штык, то вполне себе удобный инструмент получается.

Он избивает меня.

Острое лезвие врезается мне в ребра, в пах. Фальшивка атакует без разбору.

А я с удивлением отмечаю, что мне совсем не больно. И мне совершенно не жаль свое тело. Оно заслужило то, что с ним сейчас происходит.

Ножницы врезаются в плоть, рвут кожу, таранят мышцы.

Мне все равно.

Куда больнее узнать, что я во всем виноват. Это я убил всех тех людей. Я до полусмерти замучил Риту.

Федор Петрович бьет, бьет. Скачет по мне ногами.

А я не сопротивляюсь. Я наслаждаюсь запахом ирисок, закрываю глаза и готов умереть.

– Нравится? Нравится моя игра? – говорит доктор голосом Риты. – Отвечай! Нравится?

Он устал меня бить. Он задыхается, словно пробежал марафон. А я чувствую, как мои губы сами растягиваются в улыбке.

Мне не страшно. Мне смешно наблюдать за ним.

Фальшивка поднимает тяжелую катушку с цепью. Поднимает ее высоко над головой, замахивается. Он спрашивает, нравится ли мне его игра, и с силой роняет катушку мне на голову.

Я слышу, как он кричит, что теперь он главный. Слышу, как он радуется, как он ликует. Он наконец добился чего хотел.

Его голос становится тише…

Он говорит, что теперь мне конец. Что он победил.

Его голос отдаляется…

Он говорит, что теперь он сможет забрать свой последний трофей.

Его голос растворяется в тишине…

Я перестаю дышать.