Одна ночь

В свою очередь, ответ Маркуса Яннусу показался странным. Он считал Маркуса откровенным и прямым человеком. Знал его давно, со школьных лет. Друзьями же они стали только после июньской революции. Война еще больше сблизила их. Горком партии сразу же мобилизовал обоих в свое распоряжение. Им вручили по большущему, девятимиллиметрового калибра, револьверу "ФН", которыми в свое время были вооружены кайтсе-лийтчики и к которым при надобности можно приладить деревянный приклад для стрельбы с плеча, "Идеальное оружие для уличных боев", - объявлял Яннус каждому - всерьез или в шутку, понять было трудно. Огромные револьверы ощутимо прибавляли им воинственности, они потешались над своим вооружением и вполу-шутку учились попадать в цель. С двадцати пяти шагов Маркус поражал банку из-под килек, Яннус мазал, не мог даже понять, куда летят его пули. Они дурачились, как большие дети; казались с виду легкомысленными, хотя прекрасно сознавали серьезность обстановки. Вместе обзавелись они хромовыми сапогами, ибо если уж тебя наделяют оружием смерти и предстоят спецзадания, то и сапоги пригодятся. Купили их прямо на фабрике, старом "Унионе", в магазинах нужного Яннусу богатырского размера не было. Сорок шестого - ни больше ни меньше. Купили и тут же натянули, хотя сапоги и не шли к обычным брюкам. Первый в них поход предприняли в кафе, Маркус, правда, отнекивался, кафе его не привлекали, в подобных заведениях, как уже говорилось, он чувствовал себя неловко, однако сдался. В тот день Яннус вел себя явно по-мальчишески - всю степенность заведующего отделом культуры с него как ветром сдуло, это настроение передалось и Маркусу.

Кафе было полупустым, они могли бы выбрать столик у стены, Маркус уже и собирался пройти туда, но Яннус предпочел середину зала. Новые сапоги пахли свежедубленой кожей, из-под пиджаков выглядывали деревянные приклады "фенов"; присутствующие оглядывали вошедших кто с любопытством, кто с осуждением, а кто и с презрением. Яниуса знали, он был завсегдатаем кафе и до и после переворота. В последний год он выступал почти на всех крупных заводах и предприятиях. Никакая аудитория его не пугала. Как не пугало никогда пойти и наперекор общепринятым нормам. Высокий довоенный пост заведующий отделом Центрального совета профсоюзов - несколько сдерживал его, но порой "культурный слой" (пользуясь определением самого Яннуса) слетал с него, и тогда, свободный от всех условностей, он принимался бедокурить. Как и в тот раз, когда увлек Маркуса в "Глорию".

- Обывателя надо стращать, - втолковывал он Маркусу. - Если мы переймем обычаи, привычки и нравы обывателя, то и сами станем такими же. У нас все слои общества привечают мещанство, в том числе и рабочие, стоит им стать хоть чуть зажиточнее, И не пытайся возражать, рабочая аристократия это устойчивый носитель мещанского мышления. Да и наша доморощенная буржуазия была не способна ни на что другое, кроме как подражать прежним господам - немцам; лавочник остается лавочником, даже если он начинает торговать с заграницей. Собственно, кем был этот балтийско-немецкий помещик или купец, как не провинциальным обывателем? Мещанское отношение к жизни для революции самое опасное.

По мнению Маркуса, Яннус нес чепуху, и он сказал ему об этом. Лет двадцать спустя Маркус вспомнил слова друга и стал пользоваться ими, как своими собственными.

Покупка сапог и посещение кафе скрепили их дружбу. Они понимали и ценили друг друга. А теперь Яннус не понимал Маркуса, как и раньше, когда разговор заходил о муже Дагмар.

- У реки Нарвы вы были еще вместе?

- Да, мы дошли туда.

- И там разминулись?

- Я уже говорил тебе об этом.

Снег все шел и шел. В лесу стояла тишина, и они отчетливо слышали свои шаги. Временами налетал ветер, и лес тогда, казалось, охал. Донеслось лошадиное фырканье.

- Ты хорошо знал Бенно?

- Только в войну познакомился.

- Мы были друзьями. Даже большими.

- Твой друг подлец.

- По-моему, ты к нему пристрастен.

- Быть может. Ты говорил с Дагмар? Она должна знать правду.

- Не выдалось подходящего случая. Ты не представляешь, что для нее значит Бенно.

- Жили хорошо?

- Не успели еще, на третий день войны и поженились-то. Она так по нему страдает.

- Узнает правду - выкинет негодяя из сердца,

- Ты ее не знаешь. Маркус молчал.

Яннус воспринял его молчание по-своему, ему показалось, что друг рассердился. Но Маркус не обиделся, он просто не желал говорить о Бенно. Чтобы перевести разговор на другое, сказал:

- Прибавим шагу, а то потеряем своих из виду.

Какое-то время они брели молча. Никто не пытался завести разговор. Яннус зашагал быстрее, ноги его завихляли еще сильней. Маркус заметил это и подумал, что глупо было бы сейчас догонять друга, который явно не в ладах со своими ногами. Но Яннус никакого неудобства не испытывал, он шел как мог и уже давно свыкся со своими непослушными ходулями.